Скифский мифологический сюжет в искусстве и идеологии царства Атея. Скифские портреты Мадий, сын Партатуа

Войны с Феодосией приходятся уже на начало долгого правления Атея - величайшего среди правителей Второго Скифского царства. С его именем связан и пик величия причерноморских скифов, и начало их краха. Атей родился около 430 г. до н. э. Таким образом, он мог быть сыном одного из трёх сыновей Ариапифа - Октамасада, Орика или даже Скила. Но точных данных о происхождении Атея у нас нет. Точно так же неизвестно, когда именно он вступил на престол. Обычно учёные предполагают, что произошло это около 400 г. до н. э. Действительно, именно около этого времени в Скифии начинаются глубокие преобразования, связываемые с именем Атея. В конце V в. до н. э. основана его вероятная столица - Каменское городище в днепровском Запорожье. Расположение этого древнейшего скифского города в землях скифов-номадов подсказывает, что Атей далеко не обязательно происходил из правящего рода именно царских скифов.

Атея можно было тоже назвать грекофилом. Однако в отличие от Скила это выражалось не в низкопоклонстве перед чужеземным, а в стремлении взять у эллинов всё необходимое для государственного строительства. Атей стремился насадить в Скифии осёдлую, в том числе городскую, жизнь, наладить торговлю и денежное обращение, укрепить царскую власть. Контакты с греческими городами были для него в этом деле бесценны. Но приходил он к эллинам не как смиренный ученик, а только как требующий покорности завоеватель или равный в величии союзник. При этом - самое главное - он оставался скифом, преданным своей культуре и обычаям своего народа. Показательна такая история, сообщаемая Плутархом: «Взявши в плен знаменитого флейтиста Исмения, он велел ему сыграть на флейте; но когда все пришли в восторг, то сказал: „Клянусь, ржание коня для меня приятнее!“»

Атей избрал в качестве образцов другие полуварварские царства, строившиеся в его время на северных окраинах эллинского мира, - Боспор и Македонию. С ними он старался поддерживать союзнические связи. В итоге Атею почти удалось создать из Скифского царства уже отнюдь не первобытную державу, состязавшуюся с сильнейшими государствами эпохи.

Прежде всего Атей объединил под своей властью всю Скифию. Он ликвидировал «триумвират» потомков Колаксая, правивший Степью доселе, и стал единоличным царём всех скифов. Едва ли это произошло мирно. Мощные укрепления воздвигнутого в сердце Скифии Каменского говорят сами за себя. Однако в итоге Атей одержал первую свою победу. Его владения простёрлись от Дуная до границ Боспорского государства.

На всём этом огромном пространстве в его правление разворачивается глубокая перестройка жизненного уклада - известная нам в основном благодаря археологическим раскопкам. Прежде всего кочевники в массовом порядке переходят к осёдлости. Впервые этот процесс затрагивает и чистокровных скифов причерноморских степей. Старейшим и самым крупным (12 км?) их постоянным поселением являлось уже упомянутое Каменское городище, выстроенное над впадением в Днепр его левого притока Конки. Защищённое самой природой укрепление с напольной стороны прикрывал земляной вал со рвом. На юго-западе городища явно по образцу греческих акрополей возвышенная площадка примерно в 30 гектар служила цитаделью. Её защищал ещё один вал с кирпичной стеной на нём. Наконец, третья и самая мощная линия укреплений - каменная стена - ограждала срединную часть акрополя.

На акрополе постоянно жила скифская знать - во главе, надо думать, с самим царём Атеем. Остальное городище застроено разнообразными деревянными домами и землянками - местами обитания живших большими семьями простых «горожан». Это были обслуживавшие аристократов ремесленники-металлурги. Каменское являлось важнейшим центром кузнечного и литейного дела в Скифии. Продукция местных мастеров широко расходилась по окрестным землям. Её покупали как степняки, так и эллины из Ольвии, Борисфена, Пантикапея и Фанагории.

В IV в. до н. э. намного южнее Каменского, в самых низовьях Днепра, строится ещё одно городище - Белозерское. Оно прикрывало становившийся важнейшей торговой артерией днепровский путь с юга, служа посредником между Каменским и Ольвией.

У устья Днестра, над Днестровским лиманом в эти же десятилетия строится третье степное городище, Надлиманское. Оно возводилось в целом по образцу Каменского, хотя гораздо меньше его (6600 м?). Подобно Каменскому, Надлиманское защищено обрывистым берегом лимана, а с поля - валом и рвом. Но в отличие от Каменского, здесь велось более разнообразное строительство. Здесь нет землянок, а наземные дома либо каменные, либо кирпичные, иногда с черепичной крышей. Исключение представляли только шесть жилищ, выстроенных по образцу кочевнических юрт, хотя в двух случаях с каменной обкладкой.

Также в отличие от Каменского Надлиманское являлось центром торговли не ремесленными изделиями, а хлебом. Здесь располагались многочисленные зернохранилища и большой рынок, на котором горожане и окрестные земледельцы продавали грекам продукты своего труда. Взамен они получали различные греческие товары. Характерно, что 80 % всей керамики Надлиманского - греческие амфоры, в которых привозили вино и масло.

И вокруг Надлиманского, и по Нижнему Днепру между Каменским и Белозерским возникают в IV в. до н. э. многочисленные поселения осевших на землю скифов. При этом далеко не всегда это сопровождалось переходом к земледелию. На Нижнем Днестре хлеб сеяли почти исключительно на продажу. В Поднепровье оседлые скифы продолжали заниматься в основном скотоводством. Настоящей житницей степной Скифии были земли степного Крыма, где в правление Атея резко возрастает число земледельческих поселений. Здешние жители, продававшие хлеб на Боспор и перемешивавшиеся с греками, больше всего приспособились к их образу жизни. Здесь нет «городов», но даже в сёлах глинобитные дома строились на каменных цоколях и имели вымощенные камнем или черепками дворы.

Четвёртым (и вторым по значимости) «городом» Скифии времён Атея являлось главное поселение Нижнедонской группы скифов - Елизаветовское городище. Подчинив местные полуосёдлые племена своей власти, Атей превратил Елизаветовское в оплот на востоке Скифии, как Надлиманское являлось оплотом на западе, а Белозерское - на юге.

Елизаветовское, крупнейшее (55 гектар) среди открытых сёл Нижнего Дона, превратилось в «город» в середине IV в. до н. э., когда его защитили двумя линиями укреплений. Первая состояла из широкого рва, вала и защитной стены из плетня, деревянных столбов и земли. Единственный въезд прикрывался двумя полутораметровыми насыпями. На севере поселения образовался акрополь, отгороженный двумя валами с рвом между ними. Через несколько десятков лет после строительства укрепления были основательно перестроены, а городище расширено. Внешний ров стал уже, но прикрывался теперь двумя невысокими валами с обеих сторон и каменными стенами, а внутренняя сторона рва получила каменную же облицовку. Внутренний ров тоже сузили, но непосредственно за ним возвели мощную каменную стену, за которой находился внутренний вал. На валу с внешней стороны этого рва выстроили плетёную ограду. Жилым был только акрополь Елизаветовского, где найдено около 20, подчас довольно больших, домов-землянок. На остальной территории построек не было. На акрополе жила и местная скифо-меотская знать, по богатству мало уступавшая каменской, и обслуживавшие её ремесленники. Помимо металлургии жители «города» и окрестностей занимались земледелием, скотоводством, рыболовством и охотой. Подобно другим скифским «горожанам», активно торговали они с греками, и именно эта торговля приносила «городу» основной доход. Здесь, как и в Надлиманском, греческая керамика решительно преобладает над местной лепниной.

Могучие укрепления Елизаветовского возводятся неслучайно. Несмотря на союз с Боспором, восточная граница Скифии во времена Атея вновь стала небезопасной. Савроматы испытывают всё большее давление с востока, где в их ряды вливаются, перенаселяя Волжско-Уральские степи, отдельные племена исседонов и массагетов. Смешение их уже в V в. до н. э. зашло довольно далеко. Неслучайно наряду с древним названием «савроматы» в это время появляется новое, несколько иное по смыслу - «сирматы», «сарматы». Так первоначально именовались именно те группы кочевников, которые, не найдя себе места между Доном и Уралом, двигались дальше на запад. В середине IV в. до н. э. сарматы впервые массой переходят Дон и начинают закрепляться в северном Приазовье. Атей, занятый в ту пору на западе, предпочёл не начинать большой войны, однако укрепил восточные рубежи царства. Отношения между давними союзниками начали охладевать.

Преобразования Атея - сознательно или нет - привели к глубоким изменениям в общественном устройстве скифов. Между высшей знатью паралатов и массами простых общинников разверзается настоящая бездна. Богатые становятся намного богаче, бедные заметно беднее. Значительный рост населения степи углубил разрыв между разными слоями общества, личное богатство и успех стали значить больше, чем происхождение. В то же время правящая знать пользовалась всеми выгодами процветания страны. Коснулось это не только степной Скифии, но и лесостепи Поднепровья. Тамошние царьки соперничали в роскоши со степными сородичами - при таком же обеднении народа.

Сосуд с изображением сцен из жизни скифов. Курган Куль-Оба

Именно к IV–III вв. до н. э. относятся великолепные, потрясающие своими размерами, богатством и внутренним устройством захоронения знати - «царские курганы» Скифии. Большая их часть сосредоточена в той самой области степного Поднепровья, где «ксаев» начали хоронить ещё при Геродоте. Здесь их около 25 (не считая более ранних). Ещё один обнаружен далеко на востоке, в Приазовье. Ещё дальше, в окрестностях Елизаветовского на Нижнем Дону, богатством выделяются курганы из группы «Пять братьев», господствующие над громадным могильником простых скифов. Наконец, немало богатейших скифских захоронений на Керченском полуострове. Их оставили знатные воины, подолгу жившие и служившие на Боспоре, по богатству соперничавшие с первыми родами Скифии. Особенно богат и монументален из здешних курган Куль-Оба. Наконец, пышные гробницы, испытавшие влияние греческих, сопровождавшиеся захоронениями человеческих заупокойных жертв и десятков коней, по-прежнему возводят в Прикубанье. По меньшей мере какая-то часть всех этих величественных сооружений, вне сомнения, действительно принадлежала скифским царям. Хотя мы не можем сказать с уверенностью, где именно покоятся Атей и его наследники.

«Царские курганы» выделялись поистине исполинскими размерами. Самые значительные из них - Александропольский, Чертомлык, Огуз, Большая Цимбалка, Козел, - высотой от 14 до 21 метра. В диаметре самый большой курган достигает 350 метров. Сооружение громадных насыпей занимало долгое время. Иногда, как и раньше, гробницу просто обносили кольцом-кромлехом из крупных камней. Но чаще основание кургана выкладывали мощными плитами, которые служили опорой конструкции. Курганы тщательно складывались в несколько приёмов из плиток дёрна или вальков. А курган Толстая Могила выстроен из специально свезённой пойменной земли с лежащей в 5 км реки Соловец. Даже в этих случаях вокруг кургана всё равно делали глубокий ров, через который оставляли один-два проезда.

Курган Толстая Могила

Под курганами современные археологи обнаруживают удивительные по сложности и размерам катакомбы. В глубину они достигают 14 м. С помощью простейших инструментов скифы-землекопы создавали подчас поистине монументальные погребальные сооружения. Иногда входная яма катакомбы просто соединялась с единственной погребальной камерой длинным коридором. Но в наиболее богатых курганах камер было несколько. Другие, помимо главного захоронения, могли служить для упокоения умирающих над гробом слуг, в качестве кладовых или просто приманок для грабителей. О последних думали особо, устраивая в некоторых курганах тайники для наиболее ценных предметов. Иногда от входа вело несколько коридоров, каждый в особую погребальную камеру, а иногда камеры располагались по углам входной ямы. Доступ к местам упокоения нередко загромождался разобранными погребальными возами, причём сам вход в камеру закрывали колёса.

Строители 20-метрового кургана Огуз, готовя место для «царя», не стали рыть обычных катакомб, а взяли за образец каменные склепы Боспора. В глубокой, более 6 метров, погребальной яме они установили сооружение из обтесанных каменных плит. С трёх сторон ямы вырыли погребальные камеры для убитых слуг. После захоронения за стены склепа плотно навалили камни, полностью забив оставшееся пространство ямы. Таким образом, неведомые мастера соединили сразу три известных им способа погребения - ямное, катакомбное и в каменной гробнице. Каменный склеп со специальным входом и полом из плит найден и в самом богатом кургане группы «Пять братьев». Устроен он был в небольшом углублении перед строительством кургана. Здесь стены склепа поддерживались не камнями, а мощными брёвнами. Крышей склепу служил уложенный после погребения настил из дубовых бревен, устланный затем камышом.

Если для северной степи такие погребальные сооружения были редкостью и знаком особенного внимания, то для скифской знати Крыма они были более обычны. Здесь каменные «ящики» и даже склепы встречаются и в рядовых захоронениях, а для наиболее знатных людей греческими мастерами возводились сложные и величественные погребальные строения. Таковы склепы с уступчатыми сводами из камня, известные в кургане Куль-Оба и ещё нескольких скифских усыпальницах Крыма. Они не уступают по размерам и тщательности строительства аналогичным погребениям боспорских богачей. Похожие сооружения, но из дерева, либо камня и дерева, мы находим в курганах скифской знати Прикубанья на противоположной стороне Боспора.

Скифский всадник. Курган Куль-Оба

Самих «царей», как правило, по-прежнему хоронили на подстилках или настилах. Но самые богатые курганы - Чертомлык, Огуз, Толстая Могила, Мелитопольский, - содержат деревянные саркофаги на ножках или колесиках, подобные использовавшимся у греков и знатных скифов Крыма. Для последних эти опять же редкие на севере изделия стали обычны ещё в минувшем веке.

Не менее, чем размеры и сложность конструкции, потрясает воображение богатство «царских» могил - причём, судя по предосторожностям против грабителей, потрясало (и манило) ещё в древности. Прежде всего богатейшие курганы отличаются также обильными заупокойными жертвами - в том числе захоронениями убитых при погребении слуг и лошадей. При этом в таких курганах и лошадей, и (обычно) слуг хоронили в особых могилах. Лошадей хоронили в выкопанных при возведении кургана отдельных ямах, с сёдлами и уздечками. При этом сами эти конские захоронения чрезвычайно богаты, узда и нагрудники лошадей убраны золотом, серебром, бронзой. При одном погребении могли хоронить в одной или разных могилах до десятка и более лошадей.

Зависимых людей, которых душили при погребении господина, теперь тоже всё чаще хоронят в особых ямах или камерах. В Толстой Могиле трое конюхов (один из них ещё подросток), каждый в особой могиле, похоронены рядом с лошадьми, за которыми следили. В Чертомлыке таких могил две. Слуги тоже различались по своему достатку - прижизненному и заупокойному. Так, старший конюх в Толстой Могиле похоронен, в отличие от двух товарищей, с украшениями, стрелами и ножом. Особым богатством отличается погребение в Чертомлыке так называемого «оруженосца», положенного в одну камеру с «царём». Здесь и украшения из драгоценных металлов, и различное оружие, и воинский пояс. В отдельной камере в том же кургане одновременно с «царём» погребена его «царица» в не уступающем по богатству и красоте уборе. Такие погребения известны ещё в двух «царских» курганах. Таким образом, теперь с умершим в иной мир могли отправляться уже не рабыни-наложницы, а любимые жёны. Погребений служанок, кстати, в мужских захоронениях этого времени мало - чаще они сопровождают госпожу, чем господина.

Далеко не всегда, впрочем, в «царских курганах» находят захоронения зависимых людей либо отдельные захоронения коней. Можно предположить, что имелись они только в усыпальницах действительных царей. Так, «бедны» погребения знати скифского Крыма. Здесь нет явных следов человеческих заупокойных жертв - хотя погребения жён или наложниц вместе с мужьями известны. Число погребённых вместе с умершим коней не превышало восьми, и встречаются их захоронения очень редко. Но и бедные жертвами курганы царских сородичей или крымских аристократов отличаются редким богатством, несравнимым даже с богатейшими погребениями прежних лет. Если они и уступают древним «царским» усыпальницам Предкавказья по размаху похоронных ритуалов, то богатством превосходят их несравнимо.

Многие замечательные образцы скифского искусства и драгоценностей дошли до нас именно благодаря «царским курганам» Скифии IV–III вв. до н. э. Ритуальные сосуды, иногда с яркими сюжетными сценами, котлы, памятники «звериного стиля» - всё это составляло заупокойное богатство скифских «царей». Впрочем, котлы попадали в усыпальницы не столько как драгоценность, сколько как вместилище для жертвенного мяса. В гробницах знати находят во множестве золотые украшения, оружие, зеркала, различные привозные редкости. Оружие было обязательным спутником мужчины-воина, сколь бы он ни был знатен и богат. Количеством стрел выделялось «царское» погребение в склепе из группы «Пять братьев». Здесь найдено девять колчанов с более чем 1000 наконечников стрел.

Захоронения некоторых гробниц буквально купаются в золоте. Браслеты, гривны, кольца и бляшки, золотые головные украшения, золотые бусы покрывают тела усопших. Золотом окованы колчаны, ножны, иногда даже панцири мёртвых воинов. Впрочем, немалая часть золотых вещей спрятана по тайникам в укромных местах катакомб. Однако, увы, ни предосторожность эта, ни суеверный страх не всегда спасали древние могилы. Большая часть «царских курганов» была отчасти, а то и полностью разорена грабителями ещё до начала раскопок…

В Толстой Могиле в самой насыпи найдены следы ритуального пира. На вершине недостроенного ещё кургана была устроена большая вытянутая плоскость площадью 120 м?. На краях её установили большие амфоры. По завершении трапезы кости животных и битые амфоры сбросили в ров - но при этом последних хватило, чтобы буквально выложить всю пиршественную площадку. По подсчётам исследователей, на поминальном пиру было съедено не менее 35 коней, 14 кабанов и 2 оленей. В пиршестве участвовало порядка 1300 человек. По его окончании над устланной черепками площадкой завершили возведение насыпи. Оставались в насыпи и многочисленные подношения в дополнение к основному захоронению. В насыпи кургана Чертомлык, например, обнаружены сотни золотых и бронзовых предметов, в том числе около 250 конских удил.

«Царские курганы», при всей своей пышности, оставались захоронениями не личными, а семейными. Так, в Толстой Могиле через недолгое время после её возведения над лежащим в ней «царём» была погребена его жена, причём более торжественно, с удушением четырёх слуг над телом. Ещё через некоторое время могилу «царицы» вскрыли и положили рядом с телами слуг ребёнка - ещё одного «служителя» либо безвременно умершего сына.

И наряду с такими монументальными сооружениями в IV в. до н. э. широко распространяются «рядовые» могилы, часто в больших (до 100 захоронений) могильниках. Самое большое кладбище - могильник Елизаветовского, где более 300 курганов содержат более 400 захоронений. Среди могил простых скифов, особенно по Днепру, в этот период уже тоже преобладают катакомбы - правда, простые и неглубокие, до 2,5 м. Ямные могилы остаются в большинстве лишь на западе Скифии, по Днестру и за Днестром. Иногда в одном кургане встречаются как катакомбные, так и впускные ямные погребения, и наоборот. С IV в. до н. э. из Крыма распространился обычай делать повторные захоронения в одну и ту же могилу, сдвигая или перекладывая при необходимости кости ранее умерших. Любопытно, что в Степи к нему прибегали как бедные, так и богатые семьи.

Возникали кладбища рядовых скифов вокруг курганов «начальников округов» - их обычно один-два и они заметно выше окружающих. Эти захоронения родоплеменных старейшин сопровождались украшениями и посудой из драгоценных металлов, бронзовыми котлами и зеркалами. Они заметно богаче окружающих - но с курганами высшей знати равняться никак не могут.

Беднее и ниже их, но тоже выделяются из числа рядовых могил захоронения профессиональных воинов. Они снабжены полным ратным убранством - оружием ближнего и дальнего боя, доспехом, а также совсем небольшим количеством ценностей и мясом животной жертвы в котлах. Совсем редко в могилах небогатых воинов встречалось захоронение коня.

Основную массу рядовых могил этого времени составляют, как и прежде, погребения рядовых скотоводов и земледельцев, а также небогатых воинов - с небольшим количеством оружия и недорогими украшениями. Среди них, опять-таки как и ранее, выделяются более и менее богатые, причём вторых подавляющее большинство. Только в Крыму, что неудивительно, в могилах простых скифов много греческой посуды, изготовленной гончарами. Однако появилось и совсем новое для Степи явление - крайне бедные погребения безо всяких предметов и подношений. Их немного, но по ним мы можем ясно видеть обнищание некоторой части свободных скифов.

Эти разительные перемены не остались незамеченными для всё теснее общавшихся со скифами эллинов. Клеарх писал, что скифы в его время перестали пользоваться прежними общими для всех законами, а это привело к достойному воздаянию за их «насильственные действия». В то время как «одежда и образ жизни» скифских «начальников» остались роскошными, в массе своей скифы «снова сделались несчастнейшими из всех смертных».

Целью реформ Атея было, судя по всему, укрепление власти царской династии, установление чёткой иерархии и распределения обязанностей в обществе вообще и в скифском войске в частности. Действительно, все преобразования такого рода обычно ставят своей целью не какую-то социальную революцию, а решение вполне прагматических задач. Чаще всего военных. Атей, во всяком случае, провёл некие «чисто» военные реформы. В частности, именно в его время под оружие становится немалая часть скифских женщин - по очевидному примеру савроматских соседей. Почти в трети погребений скифских женщин, в том числе зажиточных, с этого времени находят предметы вооружения. Впрочем, столь же интересно, что самую верхушку паралатов это поветрие почти не затронуло - в могилах «цариц» оружия почти никогда нет.

К этому же времени относится частичное «перевооружение» скифского войска. Новые типы оружия призваны были облегчить как конный, так и пеший бой с хорошо защищённым противником. В это время широко распространяются дротики, возрастает использование мечей. Последние используются теперь почти исключительно как колющее оружие, что нашло отражение в новых их формах. Совершенствуются наконечники копий и стрел, причём в отдельных областях наконечники стрел вновь стали железными - скорость изготовления принесли в жертву дешевизне. Совершенно новым видом оружия стали двуручные «штурмовые пики» длиной от 2,5 до более чем трёх метров. Это было оптимальное оружие для конного боя против пехотинца или не столь экипированного всадника. Совершенствуется и доспех - в среде скифской знати широко расходятся греческие шлемы и поножи. Кроме того, появляются собственно скифские кожаные шлемы с навязанными металлическими пластинами, сделанные по «технологии» нательного доспеха.

Эпоха Атея представляется на первый взгляд порой расцвета скифского искусства. Появляются новые разновидности фигурных украшений, на золотых предметах, сосудах и украшениях - восхитительные по достоверности и выразительности сцены. В искусство Степи входит реалистическое изображение человека. Однако на деле искусство это становится ещё менее скифским, чем ранее. Практически все прославившие его изделия изготовлены уже даже не лесостепными, а греческими, отчасти фракийскими мастерами. Под их руками скифский звериный стиль превращается в малопонятный, хотя и изящный орнамент. Очертания животных на предметах этого времени совсем схематичны и расплывчаты, а фантастические чудовища превращаются в нелепых химер - например, с головами вместо лап. Совершенно понятно, что не только для мастеров, но и для заказчиков звериный стиль утратил свой прежний смысл. Теперь это были обычные украшения украшений. Скифская знать при Атее всё более отходит от обычаев предков. Характерно, что к концу IV в. до н. э. на курганах почти перестали ставить каменные изваяния. Впрочем, они ещё до того утратили каноническую форму, превратившись в робкое подражание греческой скульптуре и барельефу.

Золотой гребень из кургана Солоха

Но всё же изделия античных мастеров, созданные по заказу скифских царей и аристократов, прославили курганы знати не менее, чем богатство. В основном это драгоценности - дорогая посуда, украшения, предметы быта, - с изображениями на сюжеты скифского эпоса. Например, золотой гребень из кургана Солоха, на котором предположительно мы видим одну из самых драматических сцен скифских сказаний - нападение братьев на Колаксая. Сцены из преданий о Таргитае и его сыновьях вообще являлись излюбленной скифскими родовитыми воинами темой. Особенно часто мы видим их на ритуальных сосудах - например, на драгоценных кубках из Куль-Обы и Воронежского кургана. Часто мастера запечатлевают какие-то неизвестные нам, едва угадываемые современными учёными мифологические или эпические сцены. Довольно загадочно, например, трёхъярусное изображение на золотой пекторали из Толстой Могилы. Долго здесь видели сцену какого-то ритуала. Однако недавно высказано мнение, что это тоже иллюстрация к скифскому эпосу, но уже историческому, - изображение примирения царя Мадия с египетским фараоном, который за мир принёс скифам дань.

Новые веяния затронули, хотя и в меньшей степени, и украшения ритуальных наверший. Чистый звериный стиль уходит и отсюда. Верхушки наверший начинают украшать изображениями совершенно фантастических животных (не столь фантасмагорическими, как на драгоценностях) и людей. Точнее, речь должна идти не о людях, а о богах, которые начинают представляться и изображаться, как и у греков, в человеческом своём обличье. На одном навершии изображён, как можно думать, Таргитай, спасающий оленя из лап грифона или дракона. Известны предположительные изображения на навершиях Папая и Аргимпасы. Навершия с изображением Аргимпасы из Александропольского кургана входят в целый набор предметов, связанных с культом и захороненных отдельно в каменной оградке у стены. Возможно, перед нами след погребения в этом кургане царского родича-«прорицателя», энарея.

Наверняка реформы Атея сопровождались серьёзнейшими потрясениями. На это намекает и Клеарх, говоря о постигших скифов «несчастьях». Не в последнюю очередь это было связано с продолжающейся борьбой на рубежах. Возникновение Боспорского государства ослабило связи скифов с Предкавказьем. Зимние переправы через Боспор становились всё менее возможными, и к рубежу IV–V вв. до н. э. северокавказские кочевья оказались отрезаны. Скифы ещё сохраняли власть в верхнем Прикубанье, но в более восточных областях они либо погибли, либо слились с местной знатью.

На западе в начале IV в. до н. э. геты, переправившись через Дунай, вторгаются в сферу влияния скифов. Уже в эти годы, - используя междоусобицы скифов в ходе объединения их Атеем, - геты изгнали кочевников из лесостепи между Прутом и Днестром. Поглотив остатки агафирсов, они прочно обосновались в этих землях. С лесного севера на Скифию в те десятилетия всё сильнее давят балтославянские племена. В IV в. до н. э. невры вытеснили «скифов-пахарей» с Волыни. Позднее в этих землях появились, тесня как остатки «пахарей», так и самих невров, переселенцы с запада - племена поморской культуры. На левобережье Днепра «андрофаги» к началу IV в. до н. э. заняли Посемье, изгнав меланхленов.

Скифский браслет IV в. до н. э.

Атей в ответ принял меры по укреплению скифского владычества в лесостепной полосе. Оплотом скифского владычества оставался бассейн Тясмина. Мощь и богатство здешних царьков в это время достигают высшей точки. Основанное на Тясмине новое Плискачевское городище логически завершает оборону «Скифского квадрата», прикрывая Каменское с севера. В правление Атея вновь плотно заселяется побужская лесостепь, здесь строятся два укреплённых поселения. На северо-востоке Атею удалось покорить разгромленных «андрофагами» меланхленов. Во всяком случае, связи всех земледельцев днепровского левобережья со степной Скифией в IV в. до н. э. укрепляются. С другой стороны, развитием металлургического производства в Каменском Атей закладывал основы независимости степняков от поставок из лесостепи. Не исключено, что первыми насельниками Каменского были ремесленники, согнанные царём из Среднего Поднепровья. По крайней мере, основные типы жилищ в Каменском имеют среднеднепровские прототипы. В свою очередь, часть кочевников переселилась в лесостепь Поднепровья, обосновавшись среди пахарей и контролируя их напрямую.

Упрочив свою власть в Скифии, Атей переходит в контрнаступление против фракийских племён. События эти описаны у античных авторов, хотя и очень фрагментарно. Основными противниками скифского царя оказались трибаллы - усилившееся к началу IV в. до н. э. северофракийское племя. Трибаллы в 424 г. до н. э. наголову разгромили одрисов Ситалка, который сам пал в бою, теснили с запада гетов. Владения трибаллов приближались к Добрудже и Пруту.

Атей, вторгнувшись в Добруджу, столкнулся здесь с превосходящими силами противника и вынужден был отступить за Дунай. Здесь, на своей земле, скифы приняли бой. Численное превосходство по-прежнему было на стороне врага. Атей, по сообщениям античных писателей, приказал «земледельцам и коневодам» (по другой версии - «женщинам, детям и всем невоенноспособным») изобразить подходящее подкрепление. По одной версии, в начале битвы он велел подогнать издали с громким криком табуны коней. По другой - выставить над собой копья и гнать прямо на вражеские ряды ослов и быков. Сам царь распустил слух, будто ожидает подмоги от «верхних скифов» (то есть «пахарей» с верховий Буга и Днепра). Увидев надвигающееся, как им показалось, полчище врагов, трибаллы не решились принять бой и бежали.

Разгром трибаллов позволил Атею присвоить земли Добруджи, известные с этого времени как Малая Скифия. Атей переселил сюда «множество» скифов из Крыма и Нижнего Поднепровья. Фракийцы сгонялись со своих земель - впрочем, кое-кто уходил без сожалений, оставляя скифам трудный для ведения хозяйства болотистый край. Богатые греческие города Северо-Западного Причерноморья оказались в окружении скифских владений. Некоторые из этих городов предпочли покориться скифскому царю. В городе Каллатис, расположен ном на побережье Добруджи, в 343 г. до н. э. были выпущены монеты с именем Атея. Покорились Атею и полисы в низовьях Днестра - Тира и Никоний. В то же время с Ольвией и Боспором скифский царь поддерживал отношения взаимовыгодные и равноправные. Власти он пытался добиться лишь над греческими городами Днестровско-Дунайского региона.

После покорения Добруджи аппетиты Атея только возросли. Он стремился дальше на юг, вдоль черноморского побережья. В памяти эллинов осталось его горделивое письмо народу Византия, крупнейшего греческого полиса Фракии, будущего Константинополя: «Царь скифов Атей демосу византийцев: Не вредите моим доходам, чтобы мои кобылицы не пили вашей воды».

Филипп II, царь Македонии

Однако пытаясь простереть своё влияние всё дальше на юг вдоль черноморского побережья, Атей неизбежно вступал в столкновение со стремившейся во встречном направлении Македонией. Македонский царь Филипп II, не раз воевавший во Фракии и на греческом побережье, диктовавший свою волю коренной Элладе, не мог уступить Атею в этом соперничестве. Проведённые Филиппом военные реформы превратили македонскую армию в самую несокрушимую силу Балкан. Со скифами македонян первоначально связывал союз. И Атей, и Филипп были врагами византийцев и трибаллов. Но по мере того как границы двух держав сближались, война становилась всё более неотвратимой. Когда она грянула, то оказалась роковой и для Атея, и для перестроенного им в «Великую Скифию» Скифского царства.

Подлинна ли монета Атея из собрания Эрмитажа? (В. М. Брабич)

В отделе нумизматики Эрмитажа хранится серебряная монета Атея, скифского правителя IV в. до н. э. Ее диаметр 19 мм, вес 5,78 г, соотношение осей:

За последние два десятилетия монетная чеканка Атея привлекла значительное внимание. Такой интерес оправдан: большинство отечественных исследователей считают, что упомянутый правитель создал первое скифское государство, охватывавшее Северное и часть Западного Причерноморья - от Азовского моря до Добруджи, со столицей на месте Каменского городища на Днепре 1 . О монетах Атея стали говорить как о несомненном факте и в научной, и в популярной литературе 2 . Но все ли представляется здесь бесспорным?

1 (Подробно о царстве Атея см.: Шелов Д. Б. Скифо-македонский конфликт в истории античного мира. -МИ А, 1971, № 177, с. 54-63. Ср.: Шелов Д. Б. Социальное развитие скифского общества. - "Вопросы истории", 1972, № 3, с. 77. )

2 (Например: Карышковский П. О. Скифские сюжеты в типологии монет античного Причерноморья. - В кн.: Академия наук СССР. Ордена Трудового Красного Знамени Институт археологии. Тезисы докладов на секциях, посвященных итогам полевых исследований 1971 г. М., 1972, с. 309; Каришковський П. О. Про так зват портретш монети скифського царя Сюлура.- "Археолопя", 1973, № 9, с. 30; Лесков А., Хазанов А. Кто вы, скифы?-"Вокруг света", 1971, № 12, с. 31 )

В 1956 г. А. Рогальский опубликовал несколько редких монет Калла-тии (гераклейская колония на западном побережье Черного моря) из собрания Народного музея в Варне. В их числе была серебряная монета с изображением на лицевой стороне головы Артемиды вправо, с луком и колчаном за плечами, а на оборотной - стреляющего из лука конного скифа влево; за последним-надпись Ataia; внизу буквы КАЛ. Ссылаясь на Ф. Имхоф-Блумера и Г. Хилла, издавших еще в начале столетия две аналогичные монеты из музея Готы и Британского музея, автор подтвердил место и датировку данной чеканки - Каллатия, IV в. до н. э. - и тоже усмотрел в указанной надписи некое скифское имя. Он упомянул имя царя Атея, но не связывал его с монетной надписью, считая, что последняя называет имя магистрата 1 .

1 (А. Рогалски, "Образът на Артемида върху монети от Калатис", Известия на археологияеското дружество гр. Варна, 1956, кн. 10, с. 119-123. )

В 1959 г. В. А. Анохин сообщил об уникальной серебряной монете из московского Государственного Исторического музея и опубликовал ее, сопроводив краткой информацией. На лицевой стороне монеты вычеканена голова юного Геракла в львиной шкуре, обращенная влево, а на оборотной - конный скиф, подобный упомянутому выше, и надпись ATAIAS. Вероятно, указанная статья А. Рогальского осталась тогда не известной В. А. Анохину, который пришел к следующим выводам относительно открытой им монеты: она подлинная, принадлежит скифскому царю Атею и чеканена в южнопонтийском городе Гераклее в середине IV в. до н. э. (о чем свидетельствует, например, сходство с изображениями головы героя на гераклейских монетах того времени) 1 .

1 (СА, 1959, № 3, с. 276; ВДИ, 1959, № 4, с. 210; "Советский Союз", 1959, № 7, с. 34. Ср.: Анохин В. А. Монеты скифского царя Атея.- НиС, 1965, № 2, с. 3-15. )

В 1961 г. была напечатана статья А. Рогальского о монетах с именем скифского царя Атея, в которой автор, ссылаясь на мнение Анохина, высказывался за принадлежность Атею всех четырех монет (трех - с изображением головы Артемиды, одной - с изображением головы Геракла), но говорил об их чеканке в Каллатии 1 . В 1962 г. о том же писал П. О. Карышковекий в рецензии на несколько выпусков "Известий Варненского археологического общества", добавляя, что "на обороте драхмы с изображением Геракла, находящейся ныне в собрании ГИМ, внизу у края монетного кружка заметны верхние части букв КАЛ (Каллатия. - В. ?.)" и что "другой экземпляр такой же драхмы имеется в коллекции Государственного Эрмитажа" 2 .

1 (А. Рогалски, "Монети с името на скитския цар Атей", Известия на Варненското археологическо дружество, 1961, кн. 12, с. 23-27. )

2 (Карышковский П. О. Известия на Варненското археологическо дружество, кн. 8-12. -ВДИ, 1962, № 2, с. 147-148. )

В 1965 г. В. А. Анохин опубликовал статью о монетах скифского царя Атея на основе новых материалов, которыми он располагал: Л. Н. Белова (хранитель античных монет отдела нумизматики Эрмитажа) сообщила об имеющейся в музейном собрании "второй такой монете", аналогичной экземпляру из ГИМ, но значительно худшей сохранности, "а из публикации Рогальского", относящейся к 1956 г., "стало известно о существовании трех монет", чеканенных в Каллатии. Автор не упомянул статью Рогальского о чеканке Атея, вышедшую в 1961 г., хотя выразил недоумение по поводу высказывания Карышковского о наличии букв КАА на монете из ГИМ (сославшись на рецензию, где Карышковский говорил и о статье Рогальского, относящейся к 1961 г.). В своей статье Анохин пришел к таким выводам: монета Атея из эрмитажного собрания, безусловно, подлинная, как и из собрания ГИМ; обе эти монеты, имеющие на лицевой стороне изображение головы Геракла, чеканены при скифском царе Атее в Гераклее; три другие монеты (из музеев Готы, Варны и из Британского музея) с изображением головы Артемиды на лицевой стороне, всадником и буквами КАА на оборотной стороне выпущены при Атее же в Каллатии 1 .

1 (Анохин В. А. Указ. соч., с. 3-15. )

В 1967 г. Т. Герасимов, ознакомившись с эрмитажной монетой Атея и усмотрев на ней следы букв КАА (как и на экземпляре из ГИМ), напечатал статью, где, ссылаясь на работы Рогальского и Анохина, высказал предположение, что в любом случае обе эти монеты не являются ге-раклейской чеканкой. Более того, основываясь главным образом на стилистических особенностях изображений и анализе надписей ATAIAΣ и ATAIA, помещенных на пяти экземплярах монет, он пришел к выводу, что все эти монеты, приписываемые скифскому правителю Атею, - подделки нового времени. В подтверждение такого мнения автор привел, в частности, выявленную им деталь: буквы TAI в надписи ATAIAΣ на экземпляре из ГИМ имеют двойное очертание 1 .

1 ( Т. Герасимов, "Истински ли са монетите с надпис ATAIAΣ и ATAIA", Известия на Археологическия институт. София, 1967, кн. 30, с. 181-185. )

В 1970 г. А. Рогальский отверг в очередной статье о чеканке Атея все доводы Герасимова, настаивая (на основании приведенных нумизматических параллелей) на подлинности всех известных пяти монет данного царя. На этот раз автор был солидарен с Анохиным, считая, что монеты с изображением головы Геракла и без букв КАА могли быть вычеканены в Гераклее, а монеты с изображением головы Артемиды и буквами КАА-в Каллатии. Двойное очертание букв TAI в имени Атея на экземпляре из ГИМ автор объяснял тем, что такой контур мог получаться в отдельных деталях надписи или изображения при чеканке монет. Как бы в подтверждение его слов, увеличенная фотография монеты из собрания ГИМ, сопровождавшая статью, демонстрировала аккуратные двойные очертания не только указанных букв на оборотной стороне монеты, но и всего абриса лица Геракла на ее лицевой стороне 1 .

1 (А. Рогалски, "За някой "фалшиви" антични монети, сечени на Балканския полуостров. 4. Фалшиви ли са монетите с надпис ATAIAΣ и ATAIA", Известия на Народная музей. Варна, 1970, кн. 6, с. 3-19. )

По запросам Герасимова и Рогальского в 1971 г. эрмитажная монета Атея была исследована автором данной статьи.

Прежде всего, при чистке загрязненной поверхности монеты обыкновенным мягким ластиком не удалось обнаружить каких либо признаков букв КАА на ее оборотной стороне. Зато выявилось другое, в связи с чем следует подробнее сказать об отдельных утверждениях В. А. Анохина. Исследователь писал: "В 1959 г., когда был известен только один экземпляр монеты Атея (из ГИМ. - В. Б.), вопрос о ее подлинности стоял довольно остро, хотя и тогда не было никаких оснований считать монету поддельной. Никаких следов вторичной доработки изображений резцом не замечается". Другой экземпляр этого типа (из Эрмитажа) "также не производит впечатления поддельного и в этом смысле никогда не вызывал сомнений у Л. Н. Беловой. Наличие двух экземпляров этих редчайших монет, чеканенных одной парой штемпелей (это мнение высказано Л. Н. Беловой и разделяется мною), но различной сохранности, устраняет всякие сомнения в их подлинности" 1 .

1 (Анохин В. А. Указ. соч., с. 5-6. " )

Однако монета Атея из эрмитажного собрания сразу же производит впечатление литой. Кроме того, вряд ли можно говорить о тождественности штемпелей монет из ГИМ и эрмитажной: изображения на последней значительно грубее.

Далее, на лицевой стороне монеты наблюдается не двойной контур лица Геракла, как на экземпляре из ГИМ, а явные следы доработки резцом. Такая же доработка выполнена аккуратнее в теменной и затылочной частях головы.

Наконец, на оборотной стороне монеты не прослеживаются двойные очертания букв TAI в имени Атея, как на экземпляре из ГИМ. Зато изображение головы коня, приходящееся к тому же на некую раковину в металле (последняя могла появиться при изготовлении монеты способом литья), свидетельствует о доработке монеты резцом.

Основные результаты визуального изучения монеты позволили с уверенностью говорить, что эрмитажный экземпляр представляет позднейшую и достаточно грубо изготовленную подделку ("моделью" для которой, может быть, послужила монета из собрания ГИМ). Об этом говорилось на научном заседании в отделе нумизматики 1 и было сообщено Т. Герасимову, А. Рогальскому и В. А. Анохину. Герасимов использовал полученные сведения в своей работе 1972 г. в качестве дополнительных доказательств поддельности всех известных монет с именем Атея 2 ; Рогальский согласился с вероятностью подделки эрмитажной монеты 3 ; Анохин в новой статье о чеканке упомянутого правителя подробно развил ранее изложенные положения о подлинности всех пяти монет Атея 4 . В отношении же экземпляра из Эрмитажа Анохин утверждал следующее: идентичность штемпелей, которыми чеканены монеты из Эрмитажа и ГИМ, "почти не вызывает сомнений"; на эрмитажной монете имеются следы не доработки резцом, а порчи изображений в результате сильной равномерной коррозии в естественных условиях на протяжении многих лет (что, по словам исследователя, подтвердил геолог А. Д. Быков при осмотре монеты) 5 .

2 (Т. Герасимов, "Отново за фалшивите монети с надписи ATAIAΣ и ATAIA", Известия на Народная музей. Варна, 1972, кн. 8, с. 3-16. )

4 (Анохин В. А. Монеты Атея. - В кн.: Скифские древности. Киев, 1973, с. 20-41. )

5 (Там же, с. 30-32. )

Однако нет никаких сведений об археологическом происхождении эрмитажного экземпляра монеты Атея, и по просьбе автора данной статьи в физико-рентгеновской лаборатории Эрмитажа был проведен рентгеноструктурный анализ этой монеты. Анализ показал, что монета не чеканенная, а литая. Следовательно, тем больше оснований считать ее поддельной 1 .

1 (Статья находилась в печати, когда была опубликована работа А. Рогальского "К вопросу о монетах скифского царя Атея" (НиС, 1974, № 5, с. 3-13). По-прежнему считая указанные монеты подлинными и как бы заканчивая дискуссию о них, автор допускал уже более осторожную формулировку в отношении эрмитажного экземпляра: "...даже если предположить, что этот экземпляр не оригинален и получен путем отливки, все-таки это не доказывает, что московский экземпляр является фальшивым" (Рогальский А. Указ. соч., с. 12). В связи с таким высказыванием подчеркнем, что настоящая статья касается только эрмитажной монеты. )

Существование у скифов развитой мифологии и эпоса не вызывает сомнений. Но отсутствие собственно скифской письменности чрезвычайно сузило круг дошедших до нас образцов скифского фольклора. Фрагменты, известные нам в передаче античных авторов, бесспорно, ничтожная часть того богатства, какое некогда представлял этот фольклор.

Поэтому реконструкция самих преданий, их сравнительно-мифологический анализ, историческая интерпретация и т.д. возможны лишь при введении в оборот самых разнообразных источников. В этом плане весьма важными представляются труды исследователей, вскрывающих древние пласты дошедших до наших дней эпических циклов, например Нартского эпоса, в частности, работы В.И. Абаева. Нельзя обойти вниманием и другой не менее важный источник - памятники искусства Северного Причерноморья скифского времени. Б.Н. Граков в своё время убедительно показал, что многие так называемые сцены из жизни скифов, украшающие знаменитые изделия торевтики из скифских курганов, - не что иное, как иллюстрация к скифским мифам и эпическим сказаниям. В последние годы к подобному толкованию этих сцен склонился и М.И. Артамонов. Указанный источник тем более ценен при изучении скифского фольклора, что позволяет иногда не только реконструировать утерянные мифы, но и проследить их эволюцию на разных этапах развития скифского общества.

Настоящая работа представляет собой попытку объяснить некоторые изображения названного круга как иллюстрации к одному из скифских мифов, а также проследить судьбу этого мифа в державе Атея.

Из всех дошедших до нас скифских преданий, пожалуй, лучше всего известна нам этногоническая легенда. Она сохранена древними авторами в разных редакциях и неоднократно служила предметом исследования Б.Н. Гракова, М.И. Артамонова, С.П. Толстова и других учёных. Нас интересует тот вариант, который Геродот приписывает припонтийским

грекам. В настоящее время общепризнано, что все известные нам редакции исконно скифские, но возникли в разной племенной среде.

Перегоняя быков Гериона, Геракл приходит в припонтийские области и в поисках пропавших лошадей попадает к местной богине - полудеве, полуехидне. От их союза рождаются три сына. При прощании с Гераклом богиня спрашивает его:

«9. ...„Расскажи мне, что делать с ними (сыновьями. - Д.Р. ), когда они вырастут: поселить ли здесь (я одна владею этой страной) или отослать к тебе?” Так спросила она, и Геракл, говорят, сказал ей в ответ: „Когда ты увидишь сыновей возмужавшими, поступи лучше всего так: посмотри, который из них натянет вот так этот лук и опояшется по-моему этим поясом, и тому предоставь для жительства эту землю; а который не в состоянии будет выполнить предлагаемой мной задачи, того вышли из страны. Поступая так, ты и сама останешься довольна и исполнишь моё желание”.

10. При этом Геракл натянул один из луков (до тех пор он носил два), показал способ опоясывания и передал ей лук и пояс с золотой чашей на конце пряжки, а затем удалился. Она же, когда родившиеся у неё сыновья возмужали, дала им имена, одному - Агафирс, следующему - Гелон, младшему - Скиф, а потом, помня завет Геракла, исполнила его поручение. Двое из его сыновей, Агафирс и Гелон, оказавшись неспособными исполнить предложенный подвиг, были изгнаны родительницею и удалились из страны, а самый младший - Скиф, исполнив задачу, остался в стране. От этого-то Гераклова сына и произошли-де всегдашние скифские цари, а от чаши Геракла - существующий до сих пор у скифов обычай носить чаши на поясах. Так рассказывают живущие у Понта эллины».

Неоднократно указывалось, что наименование у Геродота героя этой легенды Гераклом есть лишь греческая подстановка, не затронувшая сущности образа исконного скифского героя - родоначальника Таргитая. Справедливым представляется и мнение Б.Н. Гракова и А.И. Мелюковой, что именно греческая обработка превратила три неродственных народа - скифов, гелонов и агафирсов - в потомков одного божественного родоначальника. Вероятно, в первоначальном варианте легенды речь шла о трёх племенах одного народа.

Если отбросить указанные элементы эллинизации, то мы получим чисто местное предание. Это типичный образец древнего сказания, где мифологические мотивы (змееногая богиня) сливаются с этногонической легендой о первопредке и элементами подлинных исторических воспоминаний создавшего легенду народа (доказанное Граковым отражение в этой легенде исторического факта слияния пришлых и автохтонных племен).

По определению Е.М. Мелетинского, «первым героем в фольклоре доклассового общества был так называемый культурный герой-первопредок, генетически связанный с этнологическим мифом. Этот персонаж рано стал центром широкой эпической цивилизации... Сказания о культурных героях в мифологических и сказочных образах обобщали трудовой опыт племени и его исторические воспоминания, спроецированные в доисторическую мифологическую эпоху первотворения».

Сплав всех этих черт мы и находим в скифском этногоническом предании, что лишний раз подчёркивает достоверность передачи Геродотом скифской легенды.

Очень многие элементы разбираемого сказания крайне типичны для фольклора, на что обратил внимание ещё И.И. Толстой. Напрасно лишь, на наш взгляд, автор домысливает существование в скифском предании линии борьбы отца-Геракла с незнакомым ему сыном - Скифом по аналогии с Рустемом и Зорабом «Шах-Наме». Ни в письменной традиции, ни в памятниках искусства Северного Причерноморья мы не находим даже намёка на этот мотив. Сходство скифской легенды с «Шах-Наме», а через неё вообще с иранским эпосом скорее проявляется в мотиве соперничества трёх братьев, завершающегося триумфом младшего. В «Шах-Наме» этот мотив находит отражение в описании победы Феридуна над братьями, испытания сыновей Феридуна и раздела мира между ними.

Уже И.И. Толстой отметил в разбираемом варианте скифской легенды черты глубокой древности. Действительно, здесь очень чётко прослеживаются следы матриархата: богиня, «одна владеющая страной», матрилокальный брак, наследование по материнской линии.

Б.Н. Граков указал на связь некоторых антропоморфных изображений в скифском искусстве с циклом мифов о Таргитае. Выбранные им изображения иллюстрируют неизвестные нам сказания этого цикла, посвящённые различным подвигам Таргитая. Некоторые данные позволяют предполагать, что памятники скифской культуры дают изображения и на сюжет мифа о Таргитае из приведённой выше этногонической легенды.

Обратимся к так называемым сценам из жизни скифов на знаменитых культовых сосудах из Куль-Обы и Частых Курганов. Наиболее распространено мнение о том, что на этих сосудах представлены какие-то бытовые сцены. Такая трактовка этих изображений представляется в корне неверной, так как на культовых предметах сцены бытового жанра вряд ли мыслимы. М.И. Ростовцев признавал связь указанных изображений со скифским культом, но отрицал за ними какой-либо сюжет. По его мнению, на воронежском сосуде показаны скифы перед боем, на куль-обском - после боя. Только в выборе темы (военный быт, столь характерный для скифской знати) видел М.И. Ростовцев связь этих изображений с культом. Однако действия всех персонажей этих сцен слишком конкретны, чтобы трактовать их как обобщение.

Наиболее убедительной представляется точка зрения Б.Н. Гракова, согласно которой мы имеем здесь иллюстрации к скифскому эпосу или, точнее, к скифской мифологии. Выбор сюжета для каждой сцены, последовательность расположения самих сцен указывают на повествовательный характер этих изображений, заставляют предполагать за ними какую-то фабулу. Попробуем восстановить это повествование, исходя из нашего скудного знания скифской мифологии.

Начнём с воронежского сосуда (рис. , 1 ). Согласно М.И. Ростовцеву, «все группы в композиции равноправны и ничем не связаны одна с другой». Между тем внимательное изучение изображения показывает, что такая связь есть и проявляется она, прежде всего, в наличии во всех трёх сценах одного общего персонажа. Один и тот же длинноволосый бородатый герой протягивает руку с двумя загнутыми пальцами стоящему на коле-

Рис. 1.

1 - воронежский сосуд; 2 - куль-обский сосуд; 3 - монета Эминака (по П.О. Карышковскому); 4 - монета Атея (по В.А. Анохину).

(Открыть Рис. 1 в новом окне)

нях спиной к нему скифу, убеждает в чём-то, держа в руках плётку, другого собеседника и передаёт лук третьему. Тождество доказывается многими деталями. Совершенно идентична во всех трёх случаях орнаментация костюма этого персонажа. В тех двух случаях, когда главный герой обращён влево, совершенно тождествен декор его горита вплоть до украшающих его кистей. Несколько различная трактовка кистей не может служить опровержением этого тезиса, если вспомнить, что больше мы этих кистей вообще нигде не находим. Наконец, сама изобразительная трактовка трёх этих фигур, выполненных как по трафарету, несмотря на противоположный в одном случае поворот (разворот тела в три четверти при изображении головы в профиль, одинаковая трактовка волос с одной отдельной и двумя сливающимися прядями и т.д.), - всё это заставляет предполагать наличие во всех трёх сценах одного общего персонажа.

Для определения личности этого героя немаловажны следующие детали. Изображение делится на три последовательные сцены, что, видимо, объясняется членением самого сюжета. Протягивая одному из своих собеседников руку с двумя загнутыми пальцами, герой как бы показывает ему число три. Далее, передавая другому собеседнику лук, герой имеет при этом на поясе ещё один такой же лук . Вспомним, что Геродот специально подчёркивает наличие у Геракла - Таргитая двух луков. Изображение воина с двумя луками, кроме упомянутого случая, встречается на скифских памятниках лишь ещё один раз - на куль-обском сосуде, к которому мы вернёмся ниже. Эти случаи дублирования луков не могут быть объяснены небрежностью исполнителя и требуют какого-то смыслового объяснения. Наконец, изображение одного из персонажей безбородым объясняется весьма просто: этим подчёркивается его молодость по сравнению с остальными действующими лицами. Всё сказанное - и тройственное членение сюжета, и число три, и передача младшему персонажу второго лука - связывает разбираемое изображение с приведённой выше этногонической легендой. Герой её - родоначальник Таргитай - изображён здесь непосредственно после испытания его сыновей последовательно беседующим с ними. Первого, не сумевшего применить названные в легенде атрибуты, он изгоняет из страны. Его напарник, уже удаляясь, обернулся и слушает последние слова Таргитая, который показывает ему число три, как бы узаконивая тройное деление страны. В следующей сцене Таргитай уговаривает второго сына, также не выдержавшего испытания отказаться от притязаний на скифскую землю. Наконец, третьему - младшему - передаёт он свои второй лук как атрибут власти.

Имеется лишь одно принципиальное расхождение между текстом Геродота и сценами на сосуде. В последнем случае вручение атрибута власти, а следовательно и само испытание, производит не богиня-мать, как у Геродота, а сам Таргитай. Но такое расхождение вполне объяснимо, если судить по основным законам развития мифологии. Выше уже указывалось, что большая роль богини-матери в приводимой Геродотом легенде объясняется древностью этой версии. Развитие скифского общества неизбежно должно было отразиться и в мифологии, способствуя сложению новых вариантов древнего предания. При этом более ранние варианты, как известно, не исчезают, а лишь отходят на задний план, уступая ведущее место в культе тем, которые соответствуют достигнутому этапу общественного развития. Победа патриархальных традиций в Скифии должна была привести к тому, что центральная роль в этногоническом мифе перешла к мужскому предку - прародителю. Такое предположение тем более обосновано, что, как показал уже Б.Н. Граков, миф о Таргитае служил в Скифии IV в. до н.э. для идеологического обоснования власти царя, наследуемой «прочно по отцовской линии». При таком положении дел на культовом сосуде должна найти отражение более поздняя из существующих редакций мифа. Данный случай прекрасно иллюстрирует одни из основных законов развития религии: «Развитие... религиозной системы предполагает... переработку её установлений в плане идеологического отражения в ней развивающегося общественного бытия».

Приведённые соображения базируются не только на логических построениях, но и на аналогиях с развитием мифов многих народов. Можно привести пример из мифа, наиболее близкого к скифскому кругу фольклорных памятников. В «Нартах» один и тот же миф о рождении Сослана в более древних вариантах подчёркивает его божественное происхождение по материнской линии, а в более поздних переносит акцент на божественную сущность его отца.

Сказанное заставляет рассматривать изображение на воронежском сосуде как стройное повествование на сюжет приведённой легенды, но в несколько более поздней, чем геродотовская, редакции.

Перейдём ко второму из рассматриваемых памятников - электровому сосуду из Куль-Обы (рис. , 2 ). Изображение здесь воина с двумя луками сразу заставляет сопоставить представленные на сосуде сцены с разбираемой легендой. Значение этой детали подчёркивается и тем, что с двумя луками изображён знаменитый скиф, натягивающий тетиву на лук, т.е. выполняющий именно то действие, которое является основным испытанием в нашей легенде. Вряд ли можно видеть здесь случайное совпадение. Попробуем «прочитать» куль-обский фриз как иллюстрацию к интересующему нас преданию.

С какой группы фигур следует начинать это чтение? На сосуде изображены три парные сцены и одна одиночная. Примем её за условное на-

чало повествования. Одиночная фигура - скиф, натягивающий тетиву,- показывает нам сущность испытания и поэтому может служить как бы прологом ко всему действию. Тогда остальные сцены должны последовательно показывать, как выполнил испытание каждый из сыновей. Две группы, следующие за одиночной фигурой,- это знаменитые сцены «лечения», причём для нас наиболее важно то, что лечатся как раз такие травмы, получение которых неизбежно при активных, но безуспешных попытках натянуть лук тем способом, который показан в первой сцене: при чересчур сильном нажиме на верхний конец лука нижний его конец срывается с правого бедра, древко лука моментально изгибается в обратном направлении и одновременно совершает вращательное движение вокруг точки опоры о левую ногу. Направление вращения зависит от направления нажима в момент срыва. Со всей силой отпущенной тугой пружины лук ударяет, в зависимости от направления вращения, или верхним концом по левой части нижней челюсти, или нижним концом по левой голени. При этом получение таких травм возможно лишь при длине лука не более 60-80 см, что соответствует размерам скифского лука. Излишне напоминать, что именно такие травмы (скорее всего выбитый левый нижний зуб и ранение левой голени) и имеют герои описываемых сцен.

Содержание сцен слишком конкретно. И хотя в тексте Геродота нет прямого описания изображенных событий, это, думается, не противоречит нашей трактовке сцен на сосуде. Их исполнитель, поставленный перед задачей изобразить неудачу старших братьев, неизбежно должен был конкретизировать её. Его задача облегчалась хорошим знакомством с механикой натягивания скифского лука и с возможными последствиями тщетных попыток выполнить этот акт.

При такой трактовке в первой парной сцене фриза мы должны видеть лечение старшего сына средним, а во второй - наоборот.

То, что в отличие от воронежского сосуда, здесь у повторяющихся персонажей не повторяется декор одежды, объясняется разной художественной манерой исполнителей этих сосудов. Автор куль-обской вазы воспринимал узор одежды героев как чисто декоративный элемент, что подтверждается внимательным изучением самого сосуда. Узором, выполненным ограниченным числом приёмов (косая штриховка, точечный и циркульный орнамент), художник с разной степенью тщательности заполняет всю поверхность, подлежащую орнаментации, причём выбор узора определяется удобством нанесения его на ту или иную часть изображения (на большую плоскость наносится систематический продольный или поперечный орнамент, на небольшую - бессистемный). О том, что орнамент одежды персонажей часто воспринимался греческими художниками как чисто декоративный элемент и не может служить опровержением тождества героев, говорит и другое обстоятельство. В греческой вазописи при повторении в разных сценах на одном сосуде одного персонажа декор его одежды зачастую не повторяется.

Изображение во второй парной сцене старшего сына в башлыке, которого он не имеет в первой сцене, - бытовая деталь, вполне уместная в столь реалистическом изображении: при лечении зуба башлык «пациента» является помехой для лечащего, и художник его убирает. Такой же башлык надет на голову скифа, натягивающего тетиву, что позволяет видеть в нём скорее старшего из братьев, первым пытающегося осуществить испытание. В то же время, как уже говорилось, эта фигура как бы служит прологом ко всему последующему действию. Такая же фигура могла бы

располагаться перед каждой парной сценой, но во избежание повторов она во фриз не включается.

Нам осталось рассмотреть последнюю парную сцену. Как отмечал уже М.И. Ростовцев, главенство этой сцены во всём сюжете определяется наличием здесь фигуры царя с повязкой - диадемой на голове. Трактуя всё изображение как иллюстрацию к этногонической легенде, мы имеем все основания видеть в этом царе Таргитая - Геракла. Теперь следует персонифицировать его собеседника. Если наше определение личностей всех прочих персонажей верно, то в этом последнем герое логически следует видеть младшего сына - Скифа. Он, как выдержавший испытание, один удостаивается чести быть изображённым рядом с Таргитаем в момент передачи ему власти. В отличие от воронежского сосуда здесь ничем не подчёркивается молодость Скифа по сравнению с братьями: он изображён таким же длинноволосым и бородатым. Но зато его внешность наиболее соответствует представлению греков о типичном скифском облике. Скорее всего, здесь выбран обобщённый типаж скифа, наиболее уместный на греческом изделии, особенно если вспомнить имя этого персонажа - Скиф. Такая персонификация заполняет последний пробел в повествовании: мы видим три последовательные сцены с изображением результата испытания для всех трёх братьев: увечье двух старших и триумф младшего, представшего перед отцом после своей победы. В то же время размещение изображения по кругу влечёт за собой и вторую нагрузку на последнюю сцену. Являясь эпилогом повествования, она при дальнейшем обращении сосуда становится и зачином. Мы видим Таргитая в тот момент, когда он излагает одному из сыновей сущность предстоящего им испытания. Далее вновь развёртывается всё повествование, завершаясь той же сценой. Это наиболее логичное размещение сюжетного повествования при круговой композиции, когда любая сцена лишь условно может быть принята за начало рассказа. Пример аналогичного принципа композиции дают цилиндрические печати, где одна и та же фигура или сцена и начинает и завершает изображение.

Сказанное заставляет и в композиции на куль-обском сосуде видеть иллюстрацию к скифской этногонической легенде, несмотря на отсутствие «текстуального» совпадения с тем её вариантом, который приведён у Геродота. Мы получаем, таким образом, два памятника IV в. до н.э., сходные не только по назначению и манере исполнения, что было известно давно, но и по сюжету украшающего их изображения.

Появление в IV в. до н.э. в скифском искусстве сцен, иллюстрирующих древнее этногоническое предание, было, как показал Б.Н. Граков, отражением определённых процессов, происходящих в это время в скифском обществе. Подобные процессы вообще характерны для всех раннеклассовых обществ. Советский исследователь истории религии С.А. Токарев пишет:

«Новая деспотическая власть вождя-короля, не опирающаяся на традиционное уважение, на моральный авторитет и дедовские обычаи, нуждалась в поддержке более постоянной и глубокой, чем голое насилие,- в поддержке идеологической. Такую и дала религия, освятившая сверхъестественной санкцией растущую власть вождей».

Именно такое «освящение», доказательство богоданности царской власти и призвано было выполнить рассмотренное предание в молодой державе Атея. При этом иллюстрация к подобному мифу нигде не была более уместна, чем на сосудах, являвшихся, как показал ещё М.И. Ростовцев, атрибутом царской власти. Это обстоятельство - лишнее подтверждение нашей трактовки упомянутых изображений.

Чрезвычайно интересно, что оба рассмотренных памятника представляют собой образцы уже прекрасно разработанной иконографии. Здесь воплощены не условные варвары, а люди достоверного скифского облика. В Атеевой державе эта сторона дела должна была играть не последнюю роль. Нельзя забывать, что данные предметы скифского культа вышли из мастерской иноземного художника. При этом условии они могли стать действенным идеологическим оружием, превратиться в истинно скифскую святыню в сознании рядовых скифов лишь при условии этнографической достоверности изображения, при точном воспроизведении бытовых деталей. Эта задача, на службу которой были поставлены высшие достижения греческого искусства, была, как мы видим, с блеском выполнена греческими мастерами.

Но миф о Таргитае - Геракле должен был выполнить в Атеевой державе, кроме того, ещё одну задачу - внешнеполитическую. Не менее важным, чем предстать богоданным царём Скифии перед своими подданными, было для Атея стремление явиться суверенным правителем перед лицом своих соседей, в первую очередь перед греческими городами Северного Причерноморья. Выполнение этой политической задачи также требовало идеологической базы, и здесь древнего скифского мифа было недостаточно. Если в Скифии Атей считался потомком первого скифа Таргитая, то для внешнего мира его божественный предок должен был предстать в ином облике, более близком эллинским представлениям. В то же время Атей не мог порывать со скифской мифологией и религией, чтобы не оказаться в положении Геродотова Скила. Требовался сложный сплав скифского и греческого элемента. И здесь на помощь Атею пришли сами причерноморские греки. Они, как видно хотя бы из текста Геродота, уже обработали то самое скифское предание, которое служило идеологической базой власти Атея, на свой лад, превратив его божественного предка в Геракла. Таким образом был создан некий греко-скифский герой. Лучшего Атею и не требовалось. Геракл, являвшийся, согласно традиции, родоначальником не одной греческой династии, освящал и власть своего «приёмного скифского потомка», делая его в глазах греческого мира полноправным правителем. Как бы специально в подтверждение этой гипотезы археологический материал представляет нам монеты Атея (рис. , 4 ). Исследователь этих монет В.А. Анохин пишет: «Чеканка монеты Атеем являлась для скифского государства прежде всего и в основном политическим актом». А коль скоро это так, то особое внимание Атей должен был обратить на выбор соответствующего изображения.

На аверсе монет представлен конный скиф, стреляющий из лука. Перед нами ещё один образец той сложившейся иконографии, которая была охарактеризована выше. Этот факт сам по себе достаточно важен, так как впервые образ скифа выходил, так сказать, на международную арену. На реверсе монет мы видим типичную для греческой нумизматики голову Геракла в львиноголовом шлеме.

Атей не мог бы сделать более удачного выбора. Соответствуя и греческим, и - через посредство параллели Таргитай - Геракл - скифским представлениям, эта монета блестяще выполняла возложенную на неё задачу как во внутренне-, так и во внешнеполитической сфере, представляя власть скифского царя богоданной и суверенной и для скифского и для эллинского мира.

Изображение Геракла на монете в обычном для греческого героя львиноголовом шлеме, видимо, не противоречило и чисто скифской мифологии, поскольку, как показал уже Б.Н. Граков, цикл преданий о Таргитае включал и легенду о подвиге, сюжетно сходном с победой Геракла над львом, немейским или киферонским. Поэтому даже львиноголовый шлем эллинского Геракла вполне «подошёл» скифскому Таргитаю. Отсюда следует, что сходство изображения Геракла на монетах Атея и Гераклеи Понтийской ещё не может служить доказательством гераклейского происхождения Атеевых монет, на котором настаивает В.А. Анохин. Столь ранняя попытка чеканки собственной монеты скифским царём неизбежно должна была опираться на заимствования из античной нумизматики, да и роль этой чеканки как политического акта в греко-скифских отношениях требовала, чтобы скифская монета была выполнена в традиционной греческой манере. Перед Атеем был большой выбор в лице всех монетных типов античного мира. Он остановился на том, который более всего соответствовал его политическим задачам и одновременно скифским идеологическим представлениям. Поэтому сходство гераклейских и Атеевых монет может свидетельствовать скорее не о чеканке этих последних в Гераклее, сношения которой со скифской державой ничем пока не подтверждены, а о заимствовании Атеем гераклейского монетного типа.

Был ли Атей первым правителем Скифии, попытавшимся осуществить указанные внутри- и внешнеполитические задачи? Письменные источники не дают никаких оснований предполагать, что у него были предшественники. Привлечение археологических материалов позволяет в качестве гипотезы предложить несколько иной ответ на этот вопрос. Обратимся к известным ольвийским монетам с надписью ΕΜΙΝΑΚΟ (рис. , 3 ). На реверсе этих монет изображено, по мнению специалистов, сакральное колесо - солярный символ. Для нас представляет интерес изображение и надпись на аверсе. Здесь представлен Геракл с львиной шкурой на плечах, стоящий на правом колене и натягивающий тетиву на лук. Этим монетам посвящены специальные исследования П.О. Карышковского и А.Г. Сальникова. Датируя данные монеты временем около 410 г. до н.э., П.О. Карышковский, сопоставив необычный для ионийского города этого времени выбор изображения, художественную трактовку фигуры, весьма сходную с той, которую мы видели на куль-обском сосуде, и негреческое, скорее всего иранское, имя ΕΜΙΝΑΚΟΣ, убедительно связал изображение на монете всё с той же скифской легендой. Он предлагает «видеть в Эминаке скифского царя, возводившего свой род к Таргитаю - Гераклу, или ольвийского гражданина негреческого происхождения».

Второе предположение кажется маловероятным, особенно в свете исследования Т.Н. Книповпч, показавшей, как мало лиц негреческого происхождения было в среде ольвийской знати вплоть до I в. до н.э. Да и те немногие негреческие имена, которые нам здесь известны, относятся ко времени не ранее IV в. до н.э. Тем более маловероятно помещение такого имени в V в. до н.э. на ольвийской монете. Совсем иная картина рисуется, если принять первую версию П.О. Карышковского. Тогда монета Эминака попадает в один ряд с другими памятниками серии «скифского Геракла», причём в этом ряду она становится наиболее ранним, доатеевским памятником. Знаменательно, что на этой монете из обычных атрибутов эллинского Геракла сохранена лишь львиная шкура, соответствующая, как говорилось выше, скифскому мифологическому образу. Палица же, иногда присутствующая на сходных по сюжету беотийских монетах, здесь не изображена как ненужная.

Естественно, что в конце V в. до н.э. новое осмысление древнего мифа лишь начиналось. Поэтому на монете Эминака нашло отражение лишь основное ядро легенды - главный герой, выполняющий основное в сюжете действие. Но показательно, что здесь мы уже видим зарождение той художественной трактовки этого действия, которая получила своё завершение в куль-обском фризе. Данное обстоятельство подтверждает правомочность сопоставления этих памятников.

При такой трактовке монета Эминака становится ценнейшим источником по истории сложения скифской государственности. Она показывает, что возникновение в IV в. до н.э. огромной и сильной державы Атея было закономерным завершением более ранних аналогичных попыток. Она даёт нам имя предшественника Атея, возможно, судя по хронологии, даже непосредственного предшественника, ставившего перед собой ту же внешнеполитическую задачу (выход скифского государства на международную арену) и пытавшегося осуществить её теми же методами (чеканка собственной монеты в одном из припонтийских полисов), опираясь на ту же идеологическую базу (легенда о Таргитае - Геракле), что и Атей.

Не противоречит ли столь ранняя датировка первого скифского государственного образования общеисторической картине? Здесь неуместно входить в детальный разбор истории формирования скифской государственности. Но обращаясь к письменным и археологическим материалам, мы не видим качественного различия между Скифией конца V в. до н.э. (время Эминака) и Скифией времени Атея. Более того, формирование некоторых основных предпосылок сложения скифского государства завершилось именно к концу V в. до н.э. Поэтому беру на себя смелость высказать следующее предположение. Если атрибуция и датировка монет с надписью ΕΜΙΝΑΚΟ верна, то предшественницей державы Атея в Северном Причерноморье было государство Эминака. Мы ничего не знаем ни о размерах, ни об его истории. Но сам факт его возникновения служит доказательством закономерности сложения в IV в. до н.э. державы Атея и того, насколько соответствовала задачам самой державы политика её создателя.

В заключение коснёмся ещё одного вопроса. Б.Н. Граков доказал, что Атей в укреплении своей власти опирался на древнее этногоническое предание. Если предложенная здесь трактовка названных изображений верна, этот вывод можно уточнить: идеологической базой для Атея была имен-

но та версия предания, которую Геродот приписывает эллинам и которая явно возникла у кочевых скифов. Учитывая, что господствующим слоем скифского общества были скифы царские и что из их среды, видимо, вышел и Атей, мы можем заключить, что разбираемая версий предания принадлежала именно царским скифам. Помпоний Мела указывает, что «Басилиды ведут своё происхождение от Геркулеса и Ехидны». Теперь делается понятным, почему именно этот вариант легенды о происхождении скифов Геродот приписывает эллинам. С одной стороны, данный вариант, как принадлежащий господствующей части скифского общества, должен был активнее проникать в среду причерноморских греков, подвергаясь при этом некоторой обработке. С другой стороны, ввиду удалённости кочевий царских скифов в V в. до н.э. от Ольвии, которую, как известно, посетил Геродот, его непосредственное общение с ними маловероятно. Их этногоническая легенда стала известна историку через греков-ольвиополитов. Первая же версия предания, бытовавшая у земледельческих племён, непосредственных соседей Ольвии, была почерпнута им непосредственно из скифской среды. Так слияние различных факторов способствовало появлению на свет непонятной на первый взгляд атрибуции одной версии легенды как скифской, а другой как эллинской. В действительности же господствующей в Скифии в V в. и особенно в IV в. до н.э. была именно «эллинская» версия, а точнее версия скифов царских. На её базе и сложилось то течение в идеологии Скифии, которое стало предметом анализа в настоящей статье.

Было бы очень заманчиво проследить и дальнейшую судьбу этого течения, в частности в Позднескифском крымском царстве. Но для этого мы пока не располагаем соответствующими источниками.

D.S. Raievsky.

THÈME MYTHOLOGIQUE SCYTHE DANS L’ART ET L’IDÉOLOGIE DU ROYAUME D’ATEAS.

Résumé.

Parmi les scènes de genre qui décorent les objets de toreutique trouvés dans les tumulus scythes, il y a ceux sont les thèmes peuvent être interprétés en parlant des fragments de mythologie scythe conservés par les auteurs antiques.

Dans l’article sont étudiés les représentations qui décorent les récipients du kourgane de Voronej №3 et de celui de Koul-Oba. Plusieurs détails montrent dans ces scènes l’illustration d’une légende scythe ethnogonique (de sa seconde version dite hellénique citée par Hérodote). Le récipient de Voronej porte la figuration de Targhitaï - Héracle. ancêtre de scythes, conversant, à tour de rôle, avec ses trois fils et remettant l’arc, cym-bole du pouvoir, à son cadet. Sur le récipient de Koul-Oba sont représentées les tentatives des fils de Targhitaï de bander l’arc du père, ce qui était une épreuve rituelle: les deux fils aînés échount, le cadet l’emport. Ce thème fut très répandu dans l’art scythe du IV e siècle avant notre ère. Cela s’explique par la situation politique. Cette légende argumentait idéologiquement le pouvoir tsariste d’Atéas qui avait réuni la Scythie. Le même sujet, mais représenté par des images inhérentes à l’art hellénique, figure sur les pièces de monnaie d’Atéas et d’Olbia qui sont munies de l’inscription ΕΜΙΝΑΚΟ. Cela permet de supposer que la structure de l’Etat scythe a commencé a se former déjà à la fin du V e siècle avant notre ère.

Б.Н. Граков. Скифский Геракл. КСИИМК, XXXIV, 1950, стр. 7 сл.; В.И. Абаев. Скифо-европейские изоглоссы на стыке Востока и Запада. , М., 1956, стр. 82 сл.

В.И. Абаев. Указ.соч. ; его же. Сармато-боспорские отношения в отражении нартских сказаний. СА, XXVIII , 1958, стр. 54 сл.; см. также другие работы этого автора, посвящённые Нартскому эпосу.

Б.Н. Граков. Ук.соч. , стр. 7, 8.

М.И. Артамонов. Антропоморфные божества в религии скифов, АСГЭ, II, Л., 1961, стр. сл.; Сокровища скифских курганов. Текст М.И. Артамонова. Л. - Прага, 1966, стр. .

Последняя задача была поставлена Б.Н. Граковым в названной статье. Настоящая работа, как мне представляется, подтверждает и дополняет сделанные им выводы.

К узловым проблемам древнейшей истории юго-восточной
Европы и Передней Азии относится круг вопросов, связанных
со скифами. Скифские материалы весьма значимы также для
индоиранистики в целом, для решения многих узловых
вопросов востоковедения. Скифы являлись своего рода
«посредниками» между Европой и Азией. Показательно, что
одна из монографий о скифах известного ираниста
В.И.Абаева имеет подзаголовок «На стыке Востока и
Запада».
Скифов мы встречаем на закате одного из самых
значительных государств древнего Востока – Ассирии и на
заре Мидийского царства. Скифо-сакские племена сыграли
важную роль в создании Парфянской и Кушанской держав.
Таким образом, скифы были не только «всеразрушающими
варварами», но и большой творческой силой, определившей
ход историко-культурного процесса древних цивилизаций.
Способствуя распаду некоторых старых рабовладельческих
держав Востока, скифы вместе с тем «культурно связывали
разрозненные области древнего мира» (Е.И.Крупнов ), «создали первое после урартов государство» (Б.Н.Граков) на территории СНГ, сформировали своеобразное искусство так называемого «звериного стиля», оказавшее влияние на культуру других этносов, включая славян. Говоря о
древнейших обитателях юга России, В.О.Ключевский отмечал, что (в XIX в.) наука была еще «пока не в состоянии уловить прямой исторической связи этих азиатских носителей южной Руси со славянским населением, как и
влияние их художественных заимствований и культурных
успехов на быт полян, северян и проч.» Тем не менее, подчеркивал ученый, «эти данные имеют большую
общеисторическую цену».
Что касается Северного Кавказа, то, по мнению
Г.В.Цулая, скифская «колонизация» VII-VI вв. до н.э. стала «для местных народов таким же поворотным событием,
как для Грузии завоевания Александра Македонского и
возникновение эллинистического мира».
Раннескифская история традиционно исследуется на
основе сведений античных авторов, восточных источников и
археологических материалов. Однако воссоздать
«общепризнанную убедительную реконструкцию исторической
картины до сих пор не удалось» (Д.С.Раевский ). Более
того, как подчеркивает И.В.Куклина, «еще ни один из
узловых вопросов скифоведения не получил окончательного
разрешения».
Отнюдь не претендуя на решение спорных вопросов, автор
предлагает свое видение некоторых сюжетов истории ранних
скифов. Учитывая особую значимость военной элиты в
общественном быту скифов той поры, картинки из жизни
номадов мы представим в виде нескольких портретов.

Ишпакай

В течение многих лет специалисты предлагают
различные версии событий, связанных с успешными походами
скифов в Переднюю Азию. Не отвергая возможность
единовременного похода большого войска архаических скифов
из мест их основного обитания (а таковым в ту эпоху были
Центральное и Западное Предкавказье), мы все-таки
склоняемся к мнению историков, по данным археологии
фиксирующих другую модель – проникновение отдельных
военных отрядов, не имевших обозов, через перевалы
Большого Кавказа. Иногда задерживаясь в Закавказье, они,
являясь воинской – и только воинской – группой,
достаточно органично вписывались в местную среду. Эти
скифские отряды могли вести самостоятельные военные
действия, служить наемниками, объединяться в необходимых
случаях в крупное войско под началом удачливого
предводителя и т.п. В известных на сегодняшний день
клинописных текстах отражены действия лишь наиболее
крупных скифских соединений.
На протяжении VII-VI вв. территория Передней Азии
являлась ареной челночных передвижений преимущественно
небольших отрядов скифов с временным оседанием в
указанном регионе. Повышенный интерес вызывает информация
об одном из таких отрядов скифов во главе с вождем
Ишпакаем. Впервые его упоминают ассирийские надписи царя
Асархаддона (680-669 г. До Р.Хр.). В ту далекую пору
воины Ишпакая представляли самую большую опасность не
только для великой Ассирии, но и для других государств
древнего мира. Народы Передней Азии охватывала паника при
одном только известии о появлении скифских отрядов. Не
случайны эпитеты, которыми награждают их архаические
разделы Библии: «бедствие с севера», «великий народ
страны северной», «ужас со всех сторон», «истребители
народов… колчан его – как открытый гроб; все они – люди
храбрые» и т.д.
В союзе с мидийцами скифы Ишпакая разбили родственных
по происхождению киммерийцев. Античный автор Полиен,
рассказывая об этом событии, утверждал, что киммерийцев
разбили при помощи «отважнейших псов». Кто же скрывается
за «отважнейшими псами» Полиена?
По мнению А.И.Иванчика , это сообщение, в основе
которого лежит, вероятно, достоверная информация, имеет
явно фольклорный характер. Ученый обратил внимание на
распространение в разных местах Малой Азии рассказа об
изгнании киммерийцев псами. Таким образом, в фольклоре
«отважные псы» заменяют скифских воинов. В этой связи
отметим этимологию имени предводителя скифов – Ишпакай,
восходящего к spaka «собака».
Собака и волк почитались священными ираноязычными
народами, особенно молодыми воинами. . Сказанное относится и к скифам Ишпакая, которые
не только поклонялись собаке, но и во время боя приходили
в неистовство, сравнимое с яростью сражающегося пса.
Приведенные данные сопоставимы с запросом Асархаддона к
оракулу бога Шамаша, в котором говорилось о том, что
скифы могут выставить «пса воинственно-яростно-бешеного».
Ключом к интерпретации сообщения о скифских «воинах-
псах» является, на наш взгляд, мысль И.М.Дьяконова: «В
первобытном мире, как и всюду, наступление есть лучшая
оборона, и агрессивность принадлежит поэтому к числу
необходимых социально-психологических побуждений, между
прочим, и как побуждение к движению вообще. Нечего и
говорить, что агрессивность всегда эмоциональна».
Почитание собаки молодыми скифами Ишпакая понуждало их
во время боя вести себя соответствующим образом —
сражаться с врагом, как разъяренные собаки. В таком
поведении нельзя усмотреть нечто «варварское»,
характерное лишь для скифов. В традиционных культурах
технические приемы запугивания противника перед атакой
являлись важной фазой сражения. Подобные приемы
применялись по особой ритуальной схеме, где нет мелочей,
тут важно все: и одежда, и крик, и жест, и т.д.
Ф.Кардини, изучавший истоки средневекового рыцарства —
европейские воинские общины и мужские союзы – был поражен
одним фактом. «Речь идет, – пишет он, – о превращении
(если не буквальном, то, по меньшей мере, ритуальном, а
также психоповеденческом) воина в дикого зверя… Наши
военные лексиконы, да и сама геральдическая символика,
унаследованная от античности и средневековья, хранят
следы этого древнего “превращенного зверя”.
Скандинавские и германские саги красочно рисуют портрет
«воина-зверя». В каком-то смысле это «настоящий» зверь.
Германский воин, рычащий, как медведь или собака, как бы
на самом деле становился медведем, волком, бешеной
собакой. Между ним и животным-патроном устанавливалась
симпатико-магическая связь. Например, берсеркр – в более
позднее время синоним слова «воин», иногда «разбойник», в
общем, опасной личности, подверженной приступам
бешенства. Но изначально термин «берсеркр» имел
совершенно иное значение – «некто в медвежьей шкуре,
воплотившийся в медведя». Обратим внимание – в медведя, а
не просто облачается в его шкуру!

Разница принципиальная.
Рядом с берсеркром, воином-медведем, стоит улфедхинн,
т.е. «волчья шкура», облаченный в шкуру волка воин-волк.
Поклоняясь Одину, богу воинов, берсеркры следовали его
заветам; они бросались в бой очертя голову, вероятно,
находясь под воздействием самогипноза, галлюциногенных
грибов или других наркотических веществ. Саги сообщают,
что они вопили и прыгали, не обращали внимание на раны,
абсолютно не чувствовали боли. По словам историка XIII
в., «подобные бешеным псам или волкам, они грызли
собственные щиты; они были сильны, как медведи или вепри;
они повергали врагов наземь, их не брали ни сталь, ни
огонь».
У скифов, как и у некоторых других народов древности,
группы «воинов-зверей» были организованы в некий военный
союз, основная характерная черта которого – участие
юношей. По свидетельству Тацита, они «начинают все битвы,
они всегда составляют передовой строй, вид которого
поразителен». Хозяйственными делами они не занимались
даже в мирное время. Вне всякого сомнения, это группа
привилегированных воинов, выделявшихся среди прочих.
Очевидно, таким же привилегированным отрядом были
скифские воины-псы Ишпакая. Составляя своеобразный клан,
они поклонялись своему тотему, называя себя его именем и
даже вели от него свою мистическую родословную.
Изложенное позволяет нам присоединиться к мнению
А.И.Иванчика: в рассказе Полиена об «отважнейших псах»
речь идет о скифском мужском союзе. Его покровитель, бог-
воитель, почитался в образе собаки или волка;
соответственно и все члены союза также считались воинами-
псами (волками).
Следы скифских представлений о воинах-волках
сохранились в нартовском эпосе. В некоторых вариантах
один из героев эпоса – Сауай, подобно римским близнецам,
выкармливается волками. Сослан, один из виднейших
нартовских героев, стал неуязвимым после того, как
выкупался в волчьем молоке. Причем, в ряде версий волчиц
для этой цели сгоняет и помогает доить прародитель собак
Силам. О дружбе между нартами и волками свидетельствует
ряд сказаний. В одном из них умирающий Сослан предложил
волку полакомиться его мясом. Однако волк благородно
отказался, вспомнив многочисленные благодеяния, оказанные
ему Сосланом. В сказании о “Черной лисице” волк дружески
беседует с обращенным в собаку Урызмагом, а затем
последний помогает волкам истребить стадо своего хозяина.
Наконец, первопредок правящего рода Ахсартаггата носил
имя Уархаг, что в переводе означает “Волк”. Сказание об
Уархаге и его потомках – тотемический миф о происхождении
племени от волка. Здесь же отметим, что имя Уархаг (в
греч. передаче Аргот) носил один из первых скифских
царей, дед Скила.
Как дети Волка, нарты “больше всего любят охоту,
войны, набеги и походы за добычей”; относительно
характера нартовских походов не приходится заблуждаться:
“это были хищнические, волчьи походы” (В.И.Абаев ).
Как видно, и в эпосе и в рассказе Полиена о скифских
“отважнейших псах” мы имеем дело с союзами мужчин-воинов.
Члены такого священного союза имели, очевидно, свой
отличительный знак – скорее всего, в виде собаки (волка).
Не с этим ли связано то обстоятельство, что изображения
собаки часто встречается на бронзовых поясах скифских
воинов, найденных на Северном Кавказе, в Закавказье и
Передней Азии. Собака изображена на бронзовых пластинах
из Нижней Рутхи, в группе памятников скифского клада в
Казбеги и т.д.
Возможно, воины-псы изображены на горите (с луком и
стрелами) из знаменитого кургана Солоха. В сцене на
центральной части молодые безбородые скифы сражаются с
опытными скифскими всадниками. Но если лица юношей дышат
благородством, а фигуры подчеркнуто красивы, то лица и
позы бородатых конных скифов, напротив, злобны и
утрированно безобразны – очевидно, мастеру так
представлялась ярость сражающихся “воинов-зверей”.
След мужских союзов находим и на средневековом
Кавказе. В “Книге познания мира” (1404 г.) архиепископ
Иоанн де Галонифонибус, описывая “Кавказские или
Каспийские горы”, среди примечательностей региона отметил
и то, “что там живут человекособаки – полусобаки и
полулюди, которые бегают быстрее, чем олень”. Архиепископ
писал далее об этих существах, что “они имели во всем
человеческий облик, но концы ног у них были, как у ног
быков, и голова у них была человеческая, а лицо, как у
собаки”.
По нашему мнению, и в данном случае мы имеем дело с
фольклорным отражением реального бытования мужского
союза, поклонявшегося собаке.
Резюмируя изложенное, отметим, что рассказы античной
традиции об “отважнейших псах” скифов связаны с
общеиндоевропейскими представлениями о находившемся под
покровительством тотема-волка (собаки) мужском союзе. У
скифов особенно были развиты представления о молодых
членах мужского союза, как двуногих волках-псах.
Показательно и то, что древняя традиция подвиги скифов в
Передней Азии приписывала мобильному отряду воинов без
женщин, т.е. настоящему мужскому союзу.
С мужскими союзами связано и представление о великих
воинах, во время боя впадавших в неистовство, превращаясь
в псов-волков. Представляется верной догадка А.И.Иванчика
о том, что имя предводителя скифского отряда – Ишпакай
(от spaka “собака”) – не личное имя, а почетное прозвище
главы войска членов мужского союза псов или волков.
Возможно, упоминание пса-волка в запросе оракулу Шамаша,
о котором выше уже говорилось, является лишь переводом
имени Ишпакая.
Если приводимая конструкция верна, то мы имеем дело с
подвижным отрядом молодых скифов и их военным
предводителем (мужского союза) Ишпакаем. Интересен в этой
связи сюжет из всеобщей истории Помпея Трога о скифах в
период их владычества в Азии: “В это время двое скифских
юношей из царского рода, Плин и Сколонит , изгнанные из
отечества происками вельмож, увлекли за собой множество
молодежи, поселились на капподокийском берегу…”
Разновидностью мужского союза у скифов являлся
институт “друзей”, насколько известно, впервые описанный
Геродотом в разделе о похоронных обрядах. Скифов из
царского рода, “когда они умрут, самые близкие
родственники везут, положив на повозки, к друзьям. Каждый
из этих (друзей), принимая сопровождающих у себя, обильно
их угощает…” Э.А.Грантовский, подробно
проанализировавший институт “друзей” у скифов, подчеркнул
разнообразные функции членов такого союза: участие в
походах, поддержка жизненными средствами, культовые
связи, участие в похоронах и т.д. Но, в таком случае,
перед нами фактически описание дружины или ее прообраза.
Без особой натяжки можно сказать, что аналогичный отряд
возглавлял Ишпакай.

Мадий, сын Партатуа

После гибели Ишпакая около 675 г.
до н.э. на исторической арене появляется новый скифский
военный вождь – Партатуа. Восточные источники сразу же
отреагировали на появление воинов Партатуа,
представлявших для местных народов большую опасность. Не
без трепета царь великой Ассирии Асархаддон спрашивал у
оракула: “Если мои вельможи вместе с войском пойдут в
страну мидян для сбора дани, то не разобьют ли их мидяне
с союзниками”, среди которых особо выделено “войско
скифов”. Они же названы еще в одном запросе в качестве
возможных врагов Асархаддона.
В то время Ассирия все еще оставалась крупнейшей
державой переднеазиатского региона и располагала
многочисленной грозной армией. Ассирия угрожала соседним
народам не только завоеванием, грабежами и насилием, но и
полным уничтожением их самостоятельности. В этих условиях
коалиция Мидии и Манны получила в лице скифов мощных
союзников. Объединенные войска, успешно развивая
наступление, осадили несколько крупных ассирийских
крепостей, включая важный город Кишесу. Контрнаступление
Асархаддона, видимо, не имело успеха. Тогда царь Ассирии
сменил тактику и попытался предотвратить надвигающуюся
катастрофу при помощи хитрой дипломатии. Стремясь внести
раздор в стан противника, он отправил гонцов к
предводителю мидян и скифов.
Вскоре ассирийской дипломатии удалось скифов из врагов
сделать союзниками. Обсуждался вопрос о браке Партатуа с
дочерью царя Асархаддона. Сохранился запрос к оракулу
бога Шамаша: “Партатуа, царь скифов, послал гонца к
Асархаддону … если Асархаддон, царь Ассирии, отдаст в
жены Партатуа, царю скифов, дочь царя, вступит ли с ним
Партатуа, царь скифов, в союз, слово верное, мирное,
слово дружбы скажет ли Асархаддону, царю Ассирии, клятву
верности будет ли выполнять поистине…”
Обращает на себя внимание то, что Партатуа в восточных
источниках определенно называется “царем скифов” или
“царем страны скифов”. Ишпакай таких титулов не
удостаивался.
В отличие от скифов Ишпакая, довольствовавшихся, в
основном, военной добычей, служилая знать Партатуа и
Мадия, вероятно, получала часть дани, взимаемой скифами с
покоренного населения. “В течение двадцати восьми лет, —
писал Геродот, – скифы властвовали над Азией, и за это
время они, преисполненные наглости и презрения, все
опустошили. Ибо, кроме того, что они с каждого взимали
дань, которую налагали на всех, они еще, объезжая страну,
грабили у всех то, чем каждый владел”.
Возможно, часть добычи воины Партатуа и Мадия
отправляли к своим родным на Северный Кавказ, служивший
для скифов своеобразной базой для походов в Переднюю
Азию. Очень соблазнительно присоединиться к мнению
археологов и курган I хутора “Красное знамя” связать (по
находке остатков ассирийской колесницы) с Партатуа.
В исторической литературе высказывалось предположение о
том, что память о Партатуа и его деятельности в Азии в
трансформированном виде сохранилась в устной традиции
народов Закавказья. Видный древнеармянский историк Мовсес
Хоренаци упоминает одного из участников разгрома Ассирии
— первого армянского царя Паруйра, сына Скайорда
(последнее имя расшифровывается как “сын сака”, т.е. “сын
скифа”). На сходство имен Паруйра и Партатуа указывал Гр.
Капанцян, подчеркнувший также особый след, оставленный
скифами в топонимике, антропонимии аристократических
домов и фольклоре Армении.
И.М.Дьяконов, при условии наличия эпико-исторической
основы легенды о Паруйре, допускал, что тот мог быть
армянским вождем скифского происхождения и, возможно,
потомком Партатуа.
Эта идея имеет косвенные аргументы. Известны
многочисленные факты успешного пребывания скифов на
территории Армении, одна из областей которой получила
наименование “область саков” – Сакасена. В историографии
(включая Закавказскую) в разных вариантах бытует идея,
наиболее принципиально высказанная Гр. Капанцяном,
считавшим “историческим фактом” смешение скифов “с
местными хаями – армянами. Недаром армянский писатель
Корюн армян называет “аскеназским” (= скифским) родом.
После смерти Партатуа власть наследовал его сын Мадий.
О военных успехах Мадия писали Геродот, Диодор, Трог и
Страбон. Геродот, например, сообщает об огромном войске
номадов, которых “вел царь скифов Мадий, сын Партатуа”.
По предположению В.Б.Виноградова, Мадий мог быть сыном
Партатуа от дочери Асархаддона. Как бы то ни было, многие
исследователи считают, что Мадию в середине VII в. до
н.э. так же, как и его отцу в 70-х гг. того же века,
пришлось еще раз спасать союзный Ниневийский трон от
напиравших варваров. Его отряды разбили мидян, после чего
приобрели господство над всей Азией; одержали победы в
Малой Азии. Вскоре Мадий разбил киммерийцев Лигдамиса
(Тугдамме).

Считалось, что в середине 650-х гг. до н.э.
киммерийцы разбили лидийского царя Гига, а около 654 г.
потерпели поражение от скифов. Однако по хронологии
Э.А.Грантовского, Гиг погиб около 644/643 г. до н.э. Что
касается киммерийцев, то их вождь Тугдамме после этого
продолжал угрожать Ассирии, как после него и его сын
Сандакшатру. Из опубликованной в 1933 г. Р.Томпсоном
ассирийской надписи выяснилось, что Тугдамме не был кем-
то разбит, а умер от болезни, подробно описанной в
источнике. Поражение киммерийцев, по Э.А.Грантовскому,
“произошло не ранее середины 630-х годов или даже позже”.
Ослабление Ассирии благоприятствовало росту скифской
мощи. Именно при Мадии она достигла своей кульминации.
Время скифской гегемонии в Передней Азии определяется по-
разному; наиболее аргументированной представляется
датировка 652(3) – 625 гг. до н.э.
Локализация “царства скифов” затруднительна.
Выявленные недавно новые факты вроде бы свидетельствуют о
создании “киммерийского” (скифского?) “царства Вселенной”
на территории северной Сирии. В то же время количество
археологических находок, скифских поселений и могильников
склоняет к мысли о существовании “царства скифов” на
Северном Кавказе.
В любом случае источники (Геродот, Трог, Диадор,
Курций Руф ) фиксируют военные успехи Мадия в Передней
Азии. Они разбили мидян, после чего долгое время
господствовали над всей Азией; одержали ряд побед в Малой
Азии, где наряду с другими племенами разбили родственных
себе киммерийцев (унаследовав от них власть над этими
районами); совершили грабительские походы в Восточное
Средиземноморье, Сирию и Палестину, откуда угрожали
Египту, но фараон Псамметих откупился от них дарами (что,
однако, не помешало на обратном пути разграбить храм в
городе Аскалоне).
Скифское владычество в Азии закончилось после того,
как Киаксар перебил их верхушку. Большая часть скифов
Мадия ушла из Азии, и на пути в Европу какая-то часть
осела, видимо, на Северном Кавказе. Находки из
Келермесских и Баксанских курганов, включавших вещи
малоазийского производства, свидетельствуют о том, что
они относятся к концу VII в. до н.э., ко времени
возвращения скифов Мадия из переднеазиатских походов.
Наиболее ранние курганы Келермесской группы могут
принадлежать к периоду, предшествовавшему походу Мадия —
около середины VII в. до н.э.
В целом, на эпоху “царей” скифов – Партатуа и его сына
Мадия – приходится пик господства скифов в Передней Азии.

Анахарсис

Анахарсис – один из наиболее известных сынов Скифии и
мыслителей древности. Античные авторы сохранили о нем
много разнообразных сведений. Это неудивительно, ибо
современники признали его одним из семи величайших
мудрецов древнего мира.
Наиболее полные биографические сведения об Анахарсисе
приводит Диоген Лаэртский в работе “Жизнеописания и
учения прославившихся в философии”: “Скиф Анахарсис был
сыном Гнура и братом Кадуида , царя скифского; мать его
была гречанка; поэтому он овладел двумя языками. Он писал
о скифских и эллинских обычаях, о средствах к дешевизне
жизни и восемьсот стихов о военных делах”. В Афины, пишет
далее Диоген, Анахарсис прибыл примерно в 594 г. до н.э.
и посетил знаменитого афинского философа Солона. Если
учесть, что Анахарсису в то время было 20 лет, то
получается, что он родился в 614 г. до н.э.
Такие же сведения о жизни Анахарсиса приводит Платон в
схолиях к сочинению “Государство”: “Анахарсис был сыном
скифского царя Гнура и матери гречанки, почему и владел
обоими языками. Он гостил в Афинах у Солона…”
В Грецию Анахарсиса привело желание изучать науки и
законы управления обществом. Так, по сведениям Лукиана,
Анахарсис пришел “в Афины, стремясь страстно к эллинскому
образованию…”; он хотел впитать в себя “все самое
прекрасное в Афинах, а потом и в остальной Греции”,
узнать “про законы, что мудрее всех, и про людей, что
лучше всех и… обычаи и празднества их всенародные, и
жизнь и строй государственный”.
В Греции Анахарсис находился более тридцати лет до
самой смерти Солона в 559 г. до н.э. За это время он
побывал в Лесбосе, Фивах, Коринфе, Фокиде, Беотии,
Сицилии, Египте, Персии. Согласно античным источникам,
Анахарсис настолько прославился своим умом и
находчивостью, что стал членом Ареопага – верховного
органа управления Греции. Он активно выступал и на
Олимпийских играх, не раз удостаиваясь высших наград.
Вернувшись на родину, Анахарсис вскоре был убит. По
иронии судьбы имя Анахарсис означает “невредимый”.
Обстоятельства его гибели подробно описаны Геродотом.
“Кизикенцы” в это время справляли праздник Матери богов.
Анахарсис дал богине такой обет: если он возвратится
домой здравым и невредимым, то “принесет ей жертву по
обряду, какой он видел у кизикенцев, и учредит в ее честь
всенощное празднество. Вернувшись в Скифию, Анахарсис
тайно отправился в так называемую Гилею (эта местность
стоит у Ахиллесова ристалища и вся покрыта густым лесом
разной породы деревьев). Так вот, Анахарсис отправился
туда и совершил полностью обряд празднества, как ему
пришлось видеть в Кизике. При этом Анахарсис навесил на
себя маленькие изображения богов и бил в тимпаны. Какой-
то скиф подглядел за совершением этих обрядов и донес
царю Савлию. Царь сам прибыл на место и, как только
увидел, что Анахарсис справляет этот праздник, убил его
стрелой из лука”. Эти сведения Геродоту сообщил скиф по
имени Тимн.
Истинной причиной убийства Анахарсиса скорее всего
была борьба за обладание престолом. Подобные конфликты, в
основе которых стояла борьба за власть между различными
группировками внутри господствующего слоя, на
заключительных этапах классообразования и в
раннеклассовых обществах не были редкостью. Известно о
борьбе кшатриев и брахманов за руководящее положение в
древней Индии. Аналогичную картину Тацит и Марцеллин
отметили у германских племен. Нечто подобное имело место
у скифов.
Из рассказа Геродота о Скифии можно заключить, что
отношения между царями и жрецами-гадателями далеко не
всегда были идиллическими. За убийством Анахарсиса стоит,
быть может, конфликт между жречеством и носителями
светской власти. Геродот же изложил официальную точку
зрения, предложенную ему Тимном – доверенным лицом
скифского царя. Официальная мотивировка убийства
Анахарсиса, естественно, акцентировала внимание на
поступках (действительных или мнимых) царевича, способных
вызвать наибольшее осуждение скифов, а именно, на его,
якобы, отступничество от родных богов и обычаев.
Противники правящей династии пытались использовать
“факт” нежелания поклоняться своим богам одним из членов
царского рода. В период классообразования авторитет,
личные качества претендента на престол играли важное
значение. В таких условиях вероотступничество (даже
дальних родственников) являлось серьезным преступлением и
грозило потерей вождю многих сторонников, а в конечном
итоге – трона. С этой точки зрения поведение Анахарсиса,
брата царя, было преступным, а столь суровое наказание —
предопределено традицией.
Анахарсис оставил богатое наследие, сохраненное
стараниями античных писателей. Эти сведения представляют
ценность не только для философов; они интересны широким
историческим и этнографическим материалом; помогают
полнее понять дух и колорит того времени, структуру
повседневности бытия скифов, критерии духовных и
моральных ценностей, психологии человека и т.д. В этом
плане важен рассказ об Анахарсисе Лукиана Самосатского.
Отвечая на вопрос Солона, Анахарсис дал точную
характеристику быта своих соплеменников: “А у нас,
скифов, если кто ударит кого-либо из равных или, напав,
повалит на землю, или разорвет платье, то старейшины
налагают за это большие наказания, даже если обида будет
нанесена при немногих свидетелях. Откуда бы мне,
блуждающему кочевнику, жившему на повозке и переезжавшему
из одной земли в другую, а в городе никогда не жившему и
даже доныне его не видавшему, рассуждать о
государственном устройстве и учить оседлых жителей, уже
столько времени благоустроенно живущих в этом древнейшем
городе?”
Повышенный интерес специалистов вызывают приписываемые
Анахарсису письма, в которых мыслитель выразил свое
понимание проблем права и морали, соотношения культур,
государственных порядков и т.д. Так, в письме к Медону
Анахарсис отмечал: “Зависть и страсть явно
свидетельствуют о плохой душе: зависть имеет следствием
злобу по отношению к благополучию друга и ближнего
своего. Страсть вызывает разочарование в пустых надеждах.
Скифы не одобряют поведение таких людей… ненависть и
зависть и любую страсть, которые возбуждают недовольство,
они беспрестанно презирают со всей силой, так как они
вредят душе”.
В письме к царскому сыну Анахарсис рассуждает о
внутренней свободе человека: “ У тебя флейты и кошелек,
набитый деньгами, у меня лошадь и лук. Поэтому ты раб, а
я свободный человек”.
В письме Терею, правителю Тракии, автор выразил свое
отношение к принципам управления: “Ни один хороший
повелитель не губит своих подданных, а хороший пастух не
обращается жестоко со своими овцами… Было бы лучше,
если бы щадил тех, кем правишь. Ибо, если ты не
злоупотребляешь своей властью для увеличения своих
владений, то твое государство прочно”…
Диоген в своем сочинении собрал целый ряд метких,
крылатых выражений и изречений Анахарсиса. Некоторые из
них актуальны и сегодня.
– Виноградная лоза приносит три кисти: первую —
удовольствия, вторую – опьянения, третью – отвращения.
– Вызывает удивление, что у эллинов состязаются
художники, а судят их не художники.
– Лучше иметь одного друга, стоящего много, чем много
нестоящих.
Таковы краткие сведения о скифском мудреце Анахарсисе.
Рассказ о нем закончим словами Страбона: “Поэтому-то и
Анахарсис, Абарис и некоторые другие скифы, им подобные,
пользовались большой славой среди эллинов, ибо они
обнаруживали характерные черты своего племени:
любезность, простоту, справедливость”.

Атей

В период правления царя Атея (IV в. до н.э.)
причерноморская Скифия достигла своего наивысшего
расцвета. В социальной истории ираноязычных племен юга
России в это время наблюдается ряд новых явлений как во
внешней, так и во внутренней политике. По наблюдениям
Иосократа, скифы вместе с фракийцами и персами – “самые
способные к власти и обладающие наибольшим могуществом
народы”.
Если судить по письменным источникам, основным
направлением военных походов скифов в IV в. до н.э. был
запад. В этом отношении царь скифов Атей являлся
продолжателем политики своих предшественников в V в. до
н.э. Очевидно, именно в ходе осуществления западной
экспансии Атей воевал с фракийцами. В результате действий
могущественного царя скифов часть фракийцев была покорена
и обложена повинностями, которые Клеарх Солийский
сравнивал с рабским служением. Скифы стали играть важную
роль в политической жизни на Балканах и смогли
скорректировать процессы, вызванные действиями Филиппа II
Македонского. Выражением могущества Атея на западных
рубежах являются его переговоры “на равных” с Филиппом II
Македонским, о которых подробно рассказывает римский
историк Помпей Трог.
При Атее скифы прочно утвердились в Добрудже.
Примечательно, что в Поднестровье в это время отмечается
увеличение скифского населения, как кочевого, так и
оседлого земледельческого. Сфера главных интересов скифов
явно перемещалась на запад ближе к основным центрам
греческой цивилизации. В то же время война с Боспорским
царством, предпринятая в правление Перисада I,
знаменуется усилившимся давлением скифов на греческие
города Северного Причерноморья. При царе Атее важные
перемены произошли во внутренней жизни скифов. Усилилось
имущественное и социальное неравенство, идеологическое
обособление знати, дальнейшее расслоение среди свободных
кочевников-скифов. Именно IV веком до н.э. датируется
большинство царских курганов. Богатство скифской
аристократии ни до, ни после никогда не достигало таких
размеров, как в это время.
К IV в. до н.э. относится начало городской жизни в
Скифии. Геродот отмечает, что в степной Скифии не было
городов. Но в конце V в. до н.э. возникло Каменское
городище на Днепре. По предположению Б.Н.Гракова,
Каменское городище – это столица царства Атея. Очевидно,
оно было главным административным, ремесленным и торговым
центром всей Скифии, и едва ли случайно, что в
сравнительной близости от него расположены многие царские
курганы. Примечательно также, что Каменское городище
существовало тогда, когда прекратили или заканчивали свое
существование крупнейшие городища лесостепной Скифии. По
всем основным показателям, а именно – по размерам (около
12 квадратных км), численности населения, обособлению
ремесел, наличию особого аппарата управления,
сравнительно мощным укреплениям – Каменское городище
являлось настоящим городом.
Рассматриваемое время характеризуется и ростом
торговли с греческими городами Северного Причерноморья,
усилением эллинизации скифской знати. В этом процессе
существенную роль играла специфика греческих городов как
торгово-ремесленных центров и конъюнктура, сложившаяся на
средиземноморском рынке со второй половины V-го в. до
н.э. После поражения Афин в Пелопонесской войне сельское
хозяйство Аттики было разорено, а доступ к
средиземноморским хлебным рынкам – затруднен. Вывоз хлеба
из Северного Причерноморья приобрел очень важное значение
для обеспечения Афин недостающими продуктами питания, и
понтийские греки не только производили его сами, но и
увеличили закупки у местного населения. По свидетельству
Демосфена, при царе Левконе I из Боспора в Афины ежегодно
поступало около миллиона пудов хлеба.
В результате возросли богатства не только греческих
городов на северном побережье Понта, но и скифских
аристократов, которые, вероятно, взяли на себя
посредническую роль и сами торговали хлебом, получаемым
от зависимых земледельцев. У скифской знати появилось
желание установить контроль над торговлей со странами
Средиземноморья. С IV в. до н.э. началось давление на
Херсонес, Боспорское царство. Показательно письмо,
которое царь Атей отправил гражданам Византии: “Не
вредите моим походам, чтобы мои кобылицы не пили вашей
воды”. Подобное же стремление могло явиться одним из
стимулов к военным походам Атея в сторону Балкан.
Курганы скифской знати IV-III вв. до н.э. изобилуют
греческими изделиями, в том числе высокохудожественными
произведениями искусства из драгоценных металлов,
выполненными специально на заказ. В скифское искусство
широкой волной хлынули греческие сюжеты и мотивы, а в
скифской аристократической среде уже появились люди,
знакомые с греческой мифологией. Они и были потребителями
колчанов со сценами из жизни Ахилла, серег с
изображениями Афины Паллады и других предметов с чисто
греческими сюжетами. Среди приближенных Атея немало людей
получали удовольствие от игры взятого в плен знаменитого
греческого флейтиста Исменея; исключением был лишь сам
Атей, заявивший, что предпочитает ржание боевого коня.
Сторонники заимствований лучших достижений греческой
культуры в среде скифской знати решительно взяли верх.
Отражением установившейся торговли и усилившихся
контактов с греками является начало чеканки царем Атеем
собственной монеты, правда, в очень ограниченном
количестве. Последнее свидетельствует о том, что чеканка
Атеем собственной монеты явилось, прежде всего,
политическим актом. Не случайно по типу изображения она
была близка к монетам Филиппа Македонского. На реверсе
монеты Атея представлен стреляющий из лука конный скиф;
на аверсе – типичная для греческой нумизматики голова
Геракла в львином шлеме.
В рассматриваемое время усиливается центральная
власть. Если во время войны с персидским царем Дарием у
скифов еще сохранялся какой-то совет, по крайней мере
“басилевсов”, то царь Атей во всех дошедших до нас
документах действует единолично. Согласно указанию
Страбона, царь Атей правил скифами один. Ни о каких его
соправителях в трудах древних авторов не упоминается, а
об Атее, как сильном и деятельном самодержце скифов,
кроме Страбона, говорят Полиен, Фронти, Клеарх Солийский.
Скифское государство эпохи Атея было раннеклассовым,
но достигшим своего расцвета. Дальнейшая судьба подобных
государственных образований, основанных на завоевании и
политическом господстве кочевников над земледельцами, во
многом зависит от успешного продолжения активной внешней
политики или же от способности кочевой аристократии стать
господствующим классом.
Для Скифии IV в. до н.э. оба пути были возможны.
Имеются даже основания полагать, что развитие совершалось
сразу по обоим направлениям. Войны царя Атея говорят сами
за себя. Вероятно, 339 г. до н.э. был годом наивысшего
могущества Скифского государства, и он же ознаменовал
начало его заката. Война с Филиппом Македонским,
вызвавшая огромный интерес у древних и современных
авторов, окончилась победой отца Александра Македонского.
Совсем немного не дожив до ста лет, царь скифов Атей пал
в битве.

Томирис

Томирис – одна из самых известных скифских
“амазонок”. Насколько известно, первым об амазонках
вообще написал Гомер (УШ в. до н.э.). В его поэме
“Илиада” есть такие строки: “как мужам подобные, ратью
нашли амазонки”. В древних схолиях к “Илиаде” говорится,
что “амазонки – дочери Ареса и Афродиты, вскормленные у
Термодонта, реки в Скифии”. Ряд авторов Термодонт
идентифицирует с Кубанью.
Древнегреческий драматург Еврипид (ок.480-406 гг. до
н.э.) в поэтической форме поведал о том, как Геракл
отправился к “берегам Меотиды”:

На полки амазонок
Много витязей славных
За собой он увлек.
Там в безумной охоте
Он у варварской девы,
У Аресовой дщери,
Златокованый пояс
В поединке отбил.

Пояс у ираноязычных племен всегда был показателем
высоких качеств воина. А богато украшенный пояс
(“златокованый”) – указывал не только на опытность
всадника, но и на его знатность. Именно таковой должна
была быть амазонка (“дочь Ареса” – скифского бога войны),
коль скоро ее вызвал на поединок Геракл.
Наиболее ранние, отчасти мифические, сведения об
амазонках обобщил Геродот. По его данным, часть
воительниц в давние времена оказалась в северном
Приазовье; там они смешались с жившими здесь скифами, в
результате чего появились савроматы (сарматы). “С того
времени жены савроматов придерживаются древнего образа
жизни, выезжая на охоту на лошадях и вместе с мужьями, и
отдельно от мужей; они также ходят на войну и носят ту же
одежду, что и мужья. Языком савроматы пользуются
скифским, но говорят на нем издавна с ошибками, т.к.
амазонки усвоили его неправильно. Относительно брака у
них установлено следующее: никакая девушка не выходит
замуж прежде, чем не убьет мужчину из числа врагов.
Некоторые из них, не способные исполнить обычай, умирают
в преклонном возрасте, так и не выйдя замуж”.
Возможно, сходные обычаи бытовали у части
массагетских племен. Во всяком случае, описывая
исседонов, Геродот счел необходимым подчеркнуть, что
“женщины у них совершенно равноправны с мужчинами”, а в
разделе о собственно массагетах поместил предание о
“царице” Томирис . “У массагетов после смерти (своего)
мужа царствовала женщина. Имя ей было Томирис”. Она,
будто бы, возглавила сопротивление массагетов нашествию
персидской армии Кира. “Прекратив поход, – писала она
Киру, – царствуй над своими и смирись, видя, как мы
правим подвластными нам”.
Третью войска массагетов командовал сын царицы
Спаргапиф. Персы заманили его в ловушку и взяли в плен.
Томирис вновь обратилась к Киру: “Прими во внимание мои
слова, так как я даю тебе хороший совет: отдай мне моего
сына и уходи из этой страны безнаказанно, хотя ты дерзко
поступил с третью массагетов. Если же ты не сделаешь
этого, то клянусь тебе Солнцем, владыкой массагетов, я
напою тебя кровью, хотя ты и ненасытен”. Однако сам
Спаргапиф предпочел плену смерть. Он попросил “Кира
освободить его из оков; когда же был освобожден и как
только смог владеть руками, (тут же) лишил себя жизни”.
Томирис собрала все войско и вступила с Киром в бой.
По свидетельству античных авторов, это битва была “самой
жестокой” из всех известных в ту эпоху. Сначала стороны
“стреляли друг в друга из луков”; когда кончились стрелы,
стали биться “врукопашную копьями и кинжалами”. Так они
сражались в течение долгого времени и никто не хотел
“спасаться бегством, но, в конце концов, массагеты
одержали верх. Большая часть персидского войска была
уничтожена тут же на месте, и сам Кир погиб”.
Эта битва описана многими древними авторами.
“Массагеты, – отмечал в этой связи Страбон, – доказали
свою доблесть в той войне с Киром, о которой повествуют
многие…” Но во всех случаях мы имеем дело с
литературной обработкой предания. По авторитетному мнению
В.И.Абаева, геродотовский сюжет о Томирис имеет явно
фольклорный характер. Детали подробного рассказа Геродота
могут вызывать сомнения, хотя возникновение предания
связано, очевидно, с реальными историческими событиями. В
целом, сюжет о Томирис считается фрагментом скифского
эпоса.
Более 30 лет назад В.И.Абаев высказал мысль о том,
что бытовавшие на скифской почве эпические образы (в том
числе и “амазонские”) питали эпос во всем ираноязычном
мире, а также проникали к соседям скифов и сарматов —
племенам Средней Азии и Кавказа. Новые исследования
целого ряда авторов подтвердили правоту В.И.Абаева.
Амазонскими мотивами богат, например, фольклор народов
Приаралья. Предания о воительницах рассказывают и узбеки
Хорезмского оазиса. Интересной реминисценцией приводимого
Геродотом рассказа о Томирис, ее сражения с Киром
является легенда о правительнице Хорезма Тюрабек-ханым и
вторгшемся в ее владения султане Санджаре. В современном
сказании хорезмских узбеков повторился древний
массагетский сюжет. Исследователи отмечают несомненное
сходство обоих фольклорных памятников. По содержанию и
манере изложения особенно близки их начальные строки; но
и дальнейшее изложение событий построено по одному
принципу. С этой легендой сопоставим эпизод из
каракалпакского эпоса “Кырк кыз” о вторжении в Хорезм
иранского Надир-шаха, борьбу с которым возглавила сестра
главного героя Арслана — своего рода “амазонка” Алтынай.
Среди кавказского фольклорного материала обратим
внимание на поэтическую переработку В.Светловым
произведений устного народного творчества, изданную под
названием “Томиранда. Амазонская легенда кавказского
побережья Черного моря”. По версии В.Светлова, царство
Томиранды располагалось на реке Фермодонт, которую
отождествляют либо с рекой Термех в Малой Азии, либо с
Тереком. Особо отметим имя правительницы амазонок Кавказа
Томиранды, похожее (тождественное?) на имя царицы
массагетов Томирис.
К сюжету о Томирис и Кире можно привести еще одну,
очень яркую аналогию – одно из преданий о грузинской
царице Тамаре. Л.С.Толстова со ссылкой на Н.Я.Марра пишет
по этому поводу: “И опять Thamar. И опять могущественная
владычица, с необычайным обаянием красоты и власти. Как
Томирис, непобедима; к ней сватается персидский царь, как
и к той, с тем же неуспехом; конечно, он вторгается в ее
пределы, терпит от нее поражение … и губит хитростью ее
сына. Мертвая голова царя и здесь цель войны; Тамара
вонзает в нее копье, несет в ликовании среди триумфа”. У
Геродота царица массагетов Томирис голову мертвого Кира
опустила в бурдюк с кровью, сказав при этом: “Ты меня,
живую и одержавшую над тобой победу в битве, погубил,
захватив хитростью моего сына. Я же тебя, как угрожала,
напою кровью”.
Таким образом, интересующий нас сюжет бытует не
только у ираноязычных народов или их отдаленных потомков,
но и в иной этнической среде. Как справедливо отмечает
Л.С.Толстова, это, в первую очередь, результат широких
межэтнических связей прошедших эпох, а также результат
литературных контактов.
Фольклористам удалось выявить с десяток вариаций
одного и того же имени, сравнимого с Томирис; причем
практически во всех случаях речь идет о царицах
(предводительницах) воинственных женщин. Антропоним
Томирис и его модификации на огромной территории – от
Приаралья до Восточного Средиземноморья – в глубокой
древности были связаны со жречеством. В наиболее
архаических случаях речь идет именно о жрицах. По
предположению специалистов, в глубокой древности лексема
Томирис (или ее модификации) у некоторых народов Передней
Азии являлась именем божества, скорее всего – божества
плодородия. Этим же именем нередко назывались жрицы,
служительницы данного божества.
Интересующее нас имя в течение длительного времени
было сакральным. Массагетская Томирис и кавказская
Томиранда, очевидно, совмещали военно-управленческие и
жреческие функции, как это было, судя по археологическим
данным, у савроматов и саков. Правительница (или главная
жрица), видимо, нередко носила сакральное имя божества.
Помимо Томирис, античные авторы оставили
свидетельства еще о нескольких знатных “амазонках”. Так,
Ктесий в передаче Диодора поведал о том, что “у саков
царствовала женщина с совершенно воинственными
наклонностями по имени Зарина.
Вообще женщины у этого
племени мужественные и делят с мужьями опасность войны.
Зарина привела в культурное состояние большую часть
земли, построила много городов …” После смерти Зарины
ее подданные “в знак признательности за ее благодеяния и в память ее добродетели” соорудили гробницу, намного
превосходившую остальные – грандиозную пирамиду с
колоссальной золотой статуей царицы на вершине. Здесь же
отметим, что имя сакской царицы в переводе означает
“золото”, “золотая”.
Воспоминания о Зарине сохранились в
среднеазиатской поэме “Гургули”, в которой говорится о
богатырской Зарине Зарингар (“Златописанной”) – дочери
победителя девов царя Согдына (т.е. Согдийца).
Свидетельства античных авторов об “амазонках”
дополняются археологическими материалами. В этой связи
отметим недавние раскопки скифских курганов V-1V вв. до
н.э. на Среднем Дону. В 3-х из 4-х исследованных курганах
были погребены молодые женщины из богатых семей; в двух
случаях их сопровождал набор оружия. Наличие дорогих
ювелирных украшений боспорского производства, греческих
амфор, значительные размеры и пышность погребальных
сооружений сопоставимы с известными курганами военной
аристократии. Всего же в южнороссийских лесостепях между
Доном и Днепром на 1991 г. обнаружено 112 таких
погребений, что существенно превосходит количество
женских могил с оружием у савроматов Поволжья и
Приуралья, считающихся главными “поставщиками амазонок”.
В тех случаях, когда удалось определить возраст,
оказалось, что большинство вооруженных скифянок
принадлежало к возрасту от 16 до 30 лет (69% таких
захоронений). Многие погребенные относились к высшим
слоям общества. Захоронения вооруженных скифянок
археологи склонны объяснять наличием некоей воинской
повинности в качестве легковооруженной конницы для
определенных возрастных и социальных групп.
Среди археологических материалов скифской поры по-
разному интерпретируются находки повозок или их частей в
курганах-могилах. Многие специалисты связывают их с
высоким социальным статусом погребенных, которых относят
к представителям либо военной аристократии, либо
жречества. Со времен М.И.Ростовцева (1913 г.) считается
установленным, что погребальная повозка представляла
собой “жилище для кочевника в загробном мире”.
Не оспаривая в принципе приведенные мнения,
отметим, что они не все объясняют. Так, без ответа
остается вопрос, почему в скифское время погребальные
повозки в 70% случаев связаны с погребенными женщинами,
имевшими особый социальный статус.
Среди богатых раннеаланских погребений начала н.э.
значительный процент составляют женские захоронения. По
богатству и значимости им трудно найти что-либо
равноценное среди более ранних сарматских курганов. Но,
как справедливо подчеркивает А.С.Скрипкин, напрашивается
аналогия с довольно ярко выраженными матриархальными
традициями у сако-массагетского населения Арало-
Каспийского региона. Памятники фольклора сохранили
свидетельства о высоком общественном положении женщины у
древних народов Приаралья и их участии в ратных делах.
Это перекликается с нартовским эпосом осетин и позволяет
говорить о единых истоках данного явления.
В.И.Абаев обратил внимание на то, что в нартовском
эпосе фольклорных “амазонок”, включая прославленную
Шатану, нередко называют afsin – “хозяйка”, “госпожа”. В
поисках этимологии этого термина ученый остановился на
одноименном титуле среднеазиатских правителей. Титул afsin засвидетельствован ранними арабскими авторами у
правителей Усрушана (последний al-Afsin – Хайдар – умер в
841 г.) и Согда (например, Гурек – “ихшид Согда, афшин
Самарканда”, в 737/8 г. заключил договор с арабским
военачальником Муслимом ). Здесь явно выступает
нарицательное значение слова afsin – “правитель”.
По убеждению лингвистов, afsin в своей форме носит
явные черты сако-массагетского (скифского) происхождения.
“Мы имеем дело со скифским социальным термином,
распространившимся по Средней Азии. Весьма возможно, что
термин afsin восходит к массагетскому матриархату и
служил первоначально наименованием массагетских
правительниц типа знаменитой Томирис …” (В.И.Абаев).
Очевидно, в богатых женских раннеаланских погребениях
начала н.э. следует видеть наследниц громкой славы
Томирис.

Фёдор Гутнов

Иллюстрации Вячеслава Ларионова